Никто не мог ошибиться в символизме. Китай был на подъеме. Он мог выиграть у империалистов в их собственной игре. Гонконг, если им правильно управлять, сумел бы точно также, если не лучше, послужить китайским экономическим целям под контролем Пекина. Политически восстановление суверенитета становилось необходимым для самоуважения родины. Исходя из аналогий, официальные лица Уайт-холла давно это признали. Даже если бы китайские завоеватели превратили остров Уайт в покрытый пагодами «рай на земле», Британия все равно хотела бы его назад, говорили они[3636].

Для самого Китая возвращение Гонконга являлось «священной миссией»[3637]. Ничто иное не могло смыть невыносимую боль и позор, от которых страна страдала в руках империалистов-варваров. Ничто не могло облегчить положение, которое прокитайские демонстранты в Гонконге называли «агонией наших предков»[3638]. Один опытный журналист даже отметил «слабо скрываемое желание со стороны китайских лидеров унизить Британию каким-то образом, чтобы очистить страницу истории девятнадцатого века»[3639].

Наверняка было бы идеально справедливым для возрождающегося Китая навязать Великобритании, из последних сил хватающейся за колониальную власть, неравный договор.

Едва ли Маргарет Тэтчер имела в виду это, когда посетила Пекин в сентябре 1982 г., чтобы решить будущее Гонконга. Она находилась на подъеме после вдохновенной победы над аргентинцами, посему не собиралась позволять китайцам что-то ей диктовать.

Более того, Тэтчер для обозначения китайцев использовала слово «чайнамен» вместо «чайниз», хотя ее и убедили отказаться от использования этого термина.

На самом деле она четко видела схожесть между Фолклендскими островами и Гонконгом. Оба владения — далекие колонии, которым угрожали соседние тоталитарные государства. Претензии Великобритании на обе территории были обоснованы. Однако Министерство иностранных дел детально обсуждало вопросы упреждающей капитуляции.

Премьер-министр жестко выступала против пораженческих настроений в отношении Гонконга. Против дипломатов, которые высказывались за политику умиротворения (вроде сэра Перси Крэддока, посла Великобритании в Пекине), она вела «некий вид партизанской войны». Тэтчер даже склонялась к тому, чтобы удержать Гонконг силой, до тех пор, пока ее не убедили, что Китай — это не Аргентина, а остров не защитить войсками[3640]. Без Новых Территорий, которые составляли 92 процента колонии, Гонконг был невыгоден и несостоятелен. Поэтому Железная Леди сделала предложение китайским лидерам — Парламент откажется от суверенитета над Гонконгом в ответ на продолжающееся британское управление. И это сохранит процветание.

«Достопочтенная Маргарет Тэтчер», как ее называл переводчик, испытывала отвращение при виде Дэна Сяопина и его очевидной жестокости. Он был глухим, маленьким, приземистым, смотрел на собеседницу стеклянными глазами, словно китайский болванчик. Дэн курил, кашлял и все время пользовался белой эмалированной плевательницей. Но премьер твердо стояла на своем и даже настаивала на действенности викторианских договоров.

Дэн пришел в такую ярость, что сказанное им оказалось нельзя перевести. (Наиболее печатным высказыванием было то, что он не может разговаривать с этой «вонючей женщиной»). Премьер-министр была простужена, не смогла договориться с Дэном, подвернула ногу, выходя из Большого Народного Дворца, упала на четвереньки… Злобные китайские журналисты заявили, что она наконец-то решила отвесить земной поклон.

Они ошиблись. Хотя миссис Тэтчер настаивала на тайных соглашениях, к которым приходят тайным же образом, сама Железная Леди перешла к мегафонной дипломатии. На пресс-конференции в Гонконге она повторила, что верит в святость «неравных договоров», четко указав: страна, которая отказывается выполнять одно соглашение, вполне может отказаться выполнять другое.

Пекин отреагировал яростно, снимая оболочку с агрессивности британского империализма. Из-за страха перед столкновением индекс Хан-Сен на Фондовой бирже Гонконга опустился на 25 процентов в течение недели. Цены на недвижимость пошли вниз, гонконгский доллар начал обесцениваться, и его падение остановилось только в 1983 г., когда местную валюту искусственно поддержали американским долларом. Корреспондент «Таймс» Дэвид Бонавиа объявил: «Редко в колониальной истории Британской империи столь сильный урон наносился интересам такого количества людей, за столь короткое время и одним человеком»[3641]. Но все, что на самом деле выполнила Маргарет Тэтчер, касалось только переговоров о неизбежной передаче Гонконга. Она сделала их более трудными и растянутыми. Премьер продолжала работать над этим вопросом, предлагая создание демократических структур в Гонконге и проведение референдума под надзором ООН о предоставлении независимости колонии.

Однако вскоре, как заметил сэр Джеффри Хау, логика победила эмоции. Несмотря на дальнейшие колебания и увиливания, она теперь «согласилась, что нужно заключать какую-то сделку, потому что китайцы в любом случае получат все что хотят в 1997 г.»[3642]

Сэр Перси Крэддок, мастер политического анализа, был отряжен для заключения соглашения. Ему не удалось продвинуться вперед. На самом деле он сравнил переговоры с твердыми и не сдающимися китайцами с проходом по грязи на Западном фронте. Но это едва ли была уместная и подходящая аналогия. Больше подходил показ нового фильма в Пекине под названием «Сожжение летнего дворца», в котором меньший упор был сделан на варварстве европейцев, чем на унижении китайцев. В конце концов, посол, который нашел опыт в Китае схожим с опытом лорда Маккартни в XVIII веке, должен был уступить по ключевым вопросам продолжающегося британского суверенитета и администрации.

Крэддок был очень опытным и умелым дипломатом и изящно[3643] завуалировал каждое отступление. Он сохранил лицо, но не мог спасти дело. Как выразился один гонконгский политик, британские участники переговоров могли только «менять местами карты в китайской руке, поскольку их все держали китайцы»[3644]. Тем не менее, соглашение, которое Хау заключил в 1984 г., оказалось поразительно благоприятным. Попав в брюхо коммунистического дракона, Гонконг не переварят. По крайней мере, на протяжении пятидесяти лет после 1997 года он сохранит капиталистическое лицо. За исключением вопросов обороны и международной политики, территория будет пользоваться высокой степенью автономии. Там создадут избираемую законодательную власть, перед которой будет отвечать исполнительная. (Правда, наблюдалась двойственность мнений относительно того, как станет работать эта машина). Гонконг сохранит свой образ жизни, свою образовательную систему, свои законы, валюту и ставку налогообложения. Не будет никакого вмешательства в свободу слова и собраний. Не будет цензуры прессы. Новый особый административный район даже получит свой флаг.