Британцы были менее жестокими и авторитарными, чем Чан Кайши. Его квазифашистское движение «Новая жизнь» запрещало плеваться, курить, пить, попусту тратить время, пользоваться помадой и запускать фейерверки. Чан Кайши заявлял, что он положил конец торговле опиумом. На самом-то деле он попытался монополизировать этот жизненно важный источник фондов Гоминьдана, завуалировав свои действия терминологией, похожей на новояз Оруэлла. Так что «Бюро по подавлению опиумной торговли» руководило наркобизнесом, а «клиники по излечению от зависимости» продавали наркотики под этикеткой «лекарства против опиума».

В Гонконге британцы были менее циничны и более лицемерны. С конца викторианской эпохи в самой Великобритании росла борьба против роли Гонконга в качестве транзитного порта, через который идет торговля опиумом. Один депутат Парламента сказал: «На каждую душу, которую наши миссионеры отправляю в Рай из Китая, британское правительство отправляет десятерых в Ад из-за этого трафика»[3598].

Такие чувства эхом повторялись за границей. Америка особенно сильно давила на Великобританию. Поэтому в 1913 г. Индия официально прекратила продавать опиум в Китай, а Гонконг официально внес ограничения по его использованию.

Но губернаторы хотели отложить запрет. Это происходило из-за того, что «финансы правительства Гонконга стали зависеть от опиума, как любой наркоман, подсевший на этот наркотик»[3599]. В 1918 г. половина доходов колонии поступала от мака. Поэтому между двумя мировыми войнами сменяющие друг друга губернаторы, поощряемые Министерством по делам колоний, проводили сложные (а иногда — тайные) операции для защиты товара, который был смыслом существования Гонконга. Однако они пытались соответствовать благородным заверениям о социальном обеспечении. Поэтому чиновники находили другие источники дохода, и к началу Второй Мировой войны опиум давал только 5 процентов дохода. К ее окончанию наркоторговля наконец-то была признана незаконной.

Перед началом Второй Мировой войны, когда Китай разрывали гражданская война и вторжение чужеземцев (силы императора Хирохито наступали быстрее, чем силы Чингисхана), жизнь под «Юнион Джеком» казалась очень сладкой. Конечно, она была гораздо приятнее для европейцев, контраст между существованием белых и желтых в Гонконге был разительным. Стелла Бенсон язвительно высказывалась об ограниченности, мещанстве и зацикленности на играх у ее соотечественников: «В Гонконге не имеет значения, кто вы на самом деле, но важно то, во что вы играете».

Но она и сама предавалась бесконечным развлечениям. Устраивались вечеринки на пляже, пикники на лодках и встречи дам для игры в бридж во второй половине дня. В яхт-клубе проходили показательные выступления фехтовальщиков, в клубе на горе — танцы, а в гольф-клубе Фанлинга устраивали чаепития. Сам этот клуб был «запятнан правилами и окружен запретами». В жокей-клубе устраивались коктейли, ранние вечеринки проводились в гостинице «Рипалс Бей», а ужины — в «Пенансьюла». Устраивались выходы в кино, куда европейцы надевали вечерние костюмы и сидели на бельэтаже (китайцы располагались в партере). В Доме правительства проводились восхитительные приемы. «Сам губернатор выглядит, как истинный джентльмен»[3600].

Немногих выдающихся или известных китайцев приглашали на отдельные мероприятия. Однако даже при встречах со своими колониальными хозяевами они с ними не смешивались, держась отдельно. Но, несмотря на социальную напряженность и расовые предрассудки, а также неравное распределение богатства и привилегий, восточное отношение к британцам ни в коем случае нельзя назвать полностью воинственным и однобоким[3601]. Некоторые китайцы восхищались западными достижениями, имитировали британскую моду, даже перенимали западные вкусы в сексе, предпочитая женщин с широкими бедрами и большой грудью. Кроме всего прочего, китайцы выиграли от системы свободного предпринимательства во все более протекционистском мире. Гонконг являлся ярким примером. Благодаря навыкам, мастерству и упорству его жители развили многие виды промышленности. Крупнейшей стала текстильная отрасль, которая вместе с торговлей и финансовыми услугами сделала Гонконг «чудом драконовских методов в восточно-азиатской экономике»[3602].

Конечно, до этого колония непреднамеренно стала частью более крупной восточно-азиатской сферы интересов Японии. Гонконг был едва ли лучше подготовлен к войне, чем Фиджи, которые получили два 4,7-дюймовых орудия из Новой Зеландии в сентябре 1939 г., после чего выяснилось, что они бутафорские. Черчилль давно предполагал: если Япония объявит войну, то о всех интересах Великобритании в Желтом море придется временно забыть[3603]. В отличие от Сингапура, Гонконг нельзя удержать, сказал он, добавив в январе 1941 г. Поэтому гарнизон колонии следовало уменьшить до символического количества[3604]. На самом деле его усилили двумя плохо подготовленными батальонами канадской пехоты, солдаты которых говорили в основном на французском языке. К ним добавился контингент пожилых волонтеров, которых называли по имени основателя — «хьюсельеры»[3605]. Но все равно людей не хватало для защиты очень подходяще названной «линии пьющих джин». Она, словно змея, петляла на протяжении дюжины миль сквозь Новые Территории. Власти отказались вооружать китайцев, что вызвало «ужасающие недовольство»[3606] среди местного населения. Начальник отдела информации даже заявил: главной причиной падения Гонконга стал провал в использовании «огромного резервуара человеческих ресурсов на территории за нашими собственными воротами». «В Гонконге находилось примерно 300 000 физически крепких мужчин. Если вычесть всех возможных представителей «пятой колонны», экспатриантов, бесхарактерных и мягкотелых типов, которые тихо переходят на побеждающую сторону, не могло оказаться меньше 75 000 китайцев, которые с радостью бы взяли оружие в руки и сражались бы — не за Британскую империю, а против ненавистных обезьян из Японии»[3607].