– Когда этот парень умер, Уинслоу с двумя сыновьями поехали на то место. Апачи давно исчезли. Они нашли только обломки одного колеса и кучу пепла на две оврага, но больше ничего. С трупами уже расправились птицы и пумы.

Эштон развернулась и пошла по улице в сторону дома, чувствуя, как все сильнее слабеет от этой ужасной новости. Индианец смотрел ей вслед, спрашивая себя, почему эта красивая молодая женщина в сером летнем платье так странно себя вела. Одно ясно: она явно не отсюда. Вернувшись в свою комнату, Эштон села на кровать, дрожа всем телом. Два фургона, везущие триста тысяч золотом, уничтожены. Пауэлл мертв. Ни к кому из мужчин она никогда не была так привязана, как к Ламару Пауэллу. И не только потому, что он был просто невероятным, умопомрачительным любовником, но и потому, что он обладал огромными амбициями, которые помогли бы им…

Нет. Все кончено, и она должна это принять. Она осталась одна в этой глуши, без денег, кроме тех, что лежали на депозите в Нассау и принадлежали ей и ее покойному мужу. Теперь только ей.

Через два или три месяца у нее будет вполне приличное состояние. По крайней мере, столько времени понадобится, чтобы переправить багамским банкирам свидетельство о смерти Хантуна и доказательства ее прав на этот счет. Смогут ли они перевести ей деньги сюда, в Санта-Фе? Ответов на все эти вопросы, возникшие в связи с таким жестоким поворотом судьбы, она не знала.

Зато одно знала точно. Она сможет жить на те багамские деньги столько, сколько понадобится для того, чтобы найти тот злосчастный овраг. Торговец и его сыновья не особо копались в обломках, наверное, потому, что никакому обычному человеку не пришло бы в голову искать в золе золотые слитки.

А если дикари все-таки унесли золото? Такая вероятность вовсе не исключалась, но она не могла сбить Эштон с намеченного пути. Пусть золото, которое может удвоить ее состояние, пока подождет в том безвестном овраге, решила она, ведь о том, что там скрывается, никто, кроме нее, не знает. Эта приятная мысль немного смягчила ее печаль по Пауэллу, и чем больше она думала об ожидавших ее сокровищах, тем быстрее утихало ее горе.

О Джеймсе она не горевала совсем. Слабый и бесхребетный, он всегда был мужчиной лишь по названию. Однако при мысли о нем она кое-что вспомнила и стала рыться в ридикюле в поисках запечатанного письма, которое он дал ей при расставании. Тогда она решила, что письмо содержит какую-нибудь сентиментальную чепуху, и не вспоминала о нем до этой минуты.

Ничего сентиментального в письме не оказалось. После скупого приветствия, которое состояло только из ее имени, подчеркнутого дважды, и короткого, весьма нелюбезного вступления она прочитала следующее:

Я присоединился к авантюре мистера Пауэлла не только из преданности основным принципам первой Конфедерации и надежды возродить их в качестве краеугольных камней во второй, но также и ради того, чтобы вернуть твое уважение и ту благосклонность, которая всегда принадлежала мне по праву твоего законного мужа.

Ты постоянно и грубо отказывала мне в моих правах, Эштон. Ты раз за разом унижала меня, несмотря на мою огромную любовь к тебе, и погубила меня – и как политика, и как мужчину. Я восхищаюсь отношением мистера Пауэлла к правам и идеалам Юга, но как человек он вызывает у меня глубокое презрение, потому что я догадываюсь о вашей с ним связи. Хотя у меня нет достаточных доказательств, я уверен, что вы давно уже любовники.

Поэтому на тот случай, если меня постигнет безвременная кончина, я хочу быть уверенным в том, что ты наказана за свое распутство. Перед отъездом из Ричмонда я отправил должным образом заверенное распоряжение своему старому партнеру в чарльстонской фирме «Томас и Хантун». В Детройте я получил подтверждение, что мое письмо получено и его законность подтверждена, как и законность завещания, заменившего прежнее, составленное в твою пользу. Теперь все твои грязные деньги от «Уотер Уитч», по закону принадлежащие мне, будут в случае моей смерти разделены между моими кузенами и прочими дальними родственниками, каких только удастся найти. Часть суммы передается на благотворительность. Ты не получишь ни пенни.

Это моя маленькая месть за те многие горести, которые ты мне причинила.

Эштон пошатнулась, смяв письмо в повлажневшей ладони.

– Неправда… – прошептала она. – Схватив ридикюль, она швырнула его о стену. – Неправда!

Задыхаясь от бешенства, она перевернула кровать, запустила в стену стулом. Снизу прибежала хозяйка и заколотила в дверь, запертую изнутри на железный крючок.

– ¿Señora, qué pasa ahí adentro?[65]

Стул сломался. Она расколотила фарфоровый таз для умывания – осколки разлетелись вокруг, как шрапнель, – потом кувшин для воды и разбитое зеркало на стене, теперь уже крича во все горло:

– Неправда!.. Неправда… Неправда!!!

– ¿Señora, está enferma? ¡Conteste o tumbaré la puerta![66]

Последние слова донеслись до нее как в тумане; глаза ее вдруг закатились, и она упала без чувств.

Хозяйка толкала дверь до тех пор, пока крючок не сломался. А потом принялась трясти свою постоялицу и даже несколько раз ударила ее по щекам. Когда Эштон наконец очнулась, она весьма туманно объяснила свое поведение неким загадочным приступом, пообещав возместить все убытки, что, разумеется, было ложью. Потом попросила хозяйку помочь ей лечь в постель, потому что очень больна. Женщина с ворчанием согласилась.

Оставшись в одном белье, Эштон пролежала в постели весь день и почти всю ночь, мучаясь от духоты. Голова пухла от страха, тревог и раздумий. Наконец ближе к утру воздух стал прохладнее. Эштон заснула и проснулась вскоре после полудня, когда ансамбль мариачи, который, похоже, прочно обосновался в кантине, опять затянул свои заунывные мелодии гитар и скрипок.

Эштон села в постели и схватилась за голову. Значит, в Нассау она не получит ни доллара. Но ведь здесь же, совсем рядом, лежит золото. Нет, она не могла считать себя побежденной. Ничего подобного. Она стала рыться в своем багаже и наконец нашла лакированную японскую шкатулку, которую не открывала с тех пор, как положила туда сувенир от Пауэлла. Медленно подняв крышку, она посмотрела на изображенную внутри счастливую совокупляющуюся пару и начала перебирать коллекцию пуговиц. Пора было ее обновить после четырех лет перерыва, и не только ради удовольствия. Она опустила крышку, уверенная в том, что такой способ выживания ей вполне подходит.

Ее лучшее летнее платье из лилового и зеленого шелка после долгой дороги было не в лучшем состоянии, но крошечный треугольник зеркала, который она подняла с пола, сказал ей, что оно вполне подойдет. Корсет очень выгодно подчеркивал грудь, хотя носить его в такую жару было настоящей пыткой. Но ничего, придется помучиться, главное – произвести впечатление.