А от Дюковой матушки да лучи пекут

По всему по городу по Галичу.

(Гильф. 213)

По разным вариантам – она вся в золоте, бархате, парче, «вся в каменьях драгоценных» (Рыбн. 192; «на ней платье не погнется». Онч. 24).

А у матушки нижняя одежда дорогой камки,

Верхняя одежда золотой парчи.

На головушке шляпа из крупного жемчуга,

Спереди положен камень самоцветный.

Лапотики на ножках плетеные,

Плетенные из семи шелков да шемаханскиих,

А в носики вставлено по славному по каменю по яхонту.

(Рыбн. 63)

Некоторые певцы усиливают комизм ее появления описанием различных затей. Одна из таких затей, которая должна была казаться особенно комичной простому русскому человеку XVII века, – это «подсолнечник», который несут для защиты лица боярыни от солнца. Это огромный зонтик или, скорее всего, балдахин, который несут множество людей.

Старую старуху, старо-матеру

Под руку ведут тридцать девиц

И под другую тридцать девиц.

Над ней несут подсолнечник,

Чтобы от красного солнца

Не запеклось ее лицо белое.

Впереди стелют сукна одинцовые,

Сзади сукна убирают.

(Рыбн. 131)

Некоторые певцы прибавляют, что ее платье расшито так же, как потолок в ее палате: на нем изображены солнце, луна и звезды.

У ней надето платье цветное:

На платье подведена луна поднебесная,

Пекет красное солнышко,

И светит светел месяц,

Рассыпаются частые мелкие звездочки.

(Там же)

Другие заставляют ее носить такое украшение на головном уборе (Тих. и Милл. 51).

Что балдахины отнюдь не выдумка и не книжное заимствование, видно по тому, что у Мейерберга есть два рисунка, изображающих вход в церковь царицы и, вероятно, знатных боярынь. «Впереди нее идут четыре девицы с зажженными свечами и две сзади царицы с солнечником»[263]. В былине о «подсолнечнике» упоминается не часто. Он упоминается не более пяти-шести раз на все записи этой былины. Имеются курьезные случаи, указывающие на то, что подсолнечник забыт и непонятен. «Подсолнечник» превратился в «надсолнечник».

Несут над ней надсолнечники,

Позади нее надмесячники,

По бокам несут от частых звездочек.

(Милл. 55)

В пудожской былине матушка сидит под подсолнечником в горнице (Пар. и Сойм. 60).

То, чего так опасалась Дюкова матушка, когда она отпускала своего хвастливого сына в Киев, действительно случилось: Владимир узнал о ее богатстве. Тем не менее она принимает высоких послов милостиво, так как ей ничего другого не остается делать. Свое настоящее отношение к Владимиру она обнаружит позднее, когда будет послов отпускать.

Матушка всегда очень милостиво встречает послов, подымает их с колен и расспрашивает. Прочитав грамоту и узнав, что они из Киева и знают ее сына, она зовет их к себе откушать.

За столом Добрыня и его товарищи имеют случай сравнить киевское угощение с галичским. В Киеве печки глиняные и кирпичные, дрова сосновые, помело хвойное, вода болотная. В Галиче печи муравлены, дрова дубовые или даже кипарисовые, помело – шелковое, и брызжут с него медовой водой. Соответственно выходят и калачики. Еще лучше вино. Им угощают гостей, а впоследствии Добрыне показывают погреба. В Киеве бочки дубовые, обручи сосновые, отчего вино пахнет деревом. Бочки стоят прямо на земле, а подвалы наглухо закрыты, поэтому вино начинает пахнуть плесенью. В Галиче бочки серебряные, обручи золотые, бочки подвешены, и в погреба с моря или с полей подведены трубы, чтобы воздух в погребах был чистый.

У моей родители у матушки,

У честной вдовы Настасьи у Васильевны,

Сделаны-то бочечки серебряные

И обручки набиты золоченые.

(Рыбн. 16)

Как водочки сладкие, меды стоялые

Повешены в погреба глубокие в бочках-сороковках.

Бочки висят на цепях на железныих,

Туда подведены ветры буйные:

Повеют ветры буйные в чистом поле,

Пойдут как воздухи по погребам —

И загогочут бочки, как лебеди,

Как лебеди на тихих на заводях.

(Рыбн. 131)

Соответственно и вино не такое, как в Киеве.

Чарочку выпьют – губы слипаются,

А другую выпьют – по третьей душа горит,

А четверта чарочка с ума вон нейдет.

(Рыбн. 16)

Матушка нисколько не возражает, чтобы описали ее «животинки сиротские», так как она знает, что ее богатство настолько велико, что сделать его опись невозможно.

Невозможность оценки становится ясной при первой же попытке произвести ее.

Эта попытка описывается по-разному. Мать Дюка ведет приехавших в какую-нибудь «клеть», то есть в одно из нижних помещений для хранения хозяйственного инвентаря. В «сапожной клетке» столько сапог (притом новых, а не держаных), в «седельной клетке» столько седел (притом новых, каждое по 500 рублей), а в конюшне столько жеребцов, что Добрыня не только не может всего этого пересчитать, но даже и «глазами переглядеть» (Гильф. 230). Обычно Добрыня начинает производить опись со сбруи, но через некоторый срок (от трех дней до трех лет) убеждается, что сделать это совершенно невозможно. Иногда Добрыню ведут в подземный погреб, где хранятся драгоценности. Такой погреб открывается золотым ключом, который так велик, что его несут на коромысле (Тих. и Милл. 52). Тут в засеках, наподобие пшеницы, или в бочках хранится золото, серебро и жемчуга. Добрыня убеждается, что этого богатства никогда не описать, и мать Дюка с насмешкой отсылает его в Киев. Она пишет Владимиру:

Ты, славный Владимир стольно-киевский!

Продай-ка свой стольно Киев-град

На эти на бумаги на гербовые,

Да на чернила перья продай еще Чернигов-град,

Тогда можешь Дюково имение описывать.

(Рыбн. 16)

Добрыня возвращается в Киев, и Дюка выпускают из погреба.

На этом кончается та часть песни, которая повествует о посольстве Добрыни, и начинается последняя, завершающая ее часть.

Сходство песни о Дюке с песней о Чуриле бросается в глаза сразу же, и об этом упоминалось выше. Владимир когда-то ездил к Чуриле и был восхищен его богатством. Теперь же Чурила должен чувствовать себя полностью посрамленным тем, что Добрыня видел у Дюка. Чурила потерпел первое поражение.

Но сходство не исключает отличий, а отличия эти очень существенны: в былине о Чуриле совершенно нет того общественно-сатирического элемента, который составляет