Потом, очевидно, они попали к князю Александру Васильевичу Мещерскому – владельцу Алабинского дворца, а от него – к его второй супруге Екатерине Прокофьевне Мещерской (урожденной Подборской).

Ее отец организовал брак восемнадцатилетней дочери с шестидесятидвухлетним (вот почему князь Мещерский мог знаться с Михаилом Лермонтовым! – Ф. М.) старцем князем Мещерским. Я не берусь обсуждать законность этого брака, хотя весь свет и дочь Наталья (от первого брака) возмущались происшедшим. Известны слова Натальи Мещерской, будущей герцогини Руффо: «Сокровища Мещерских погубят вас и вашу душу. Эти алмазы не приносят счастья…». Действительно, революция разрушила все планы новоиспеченной княгини Екатерины Прокофьевны Подборской. А перед этим событием были и скоропостижная смерть мужа-старца, и отказ князя Паоло Трубецкого (того самого, знаменитого скульптора. – Ф. М.) жениться на ней и признать свою дочь Екатерину, которая родилась 4 апреля 1904 года, спустя четыре года после смерти Александра Васильевича Мещерского (автор письма здесь не точен, по одним источникам, князь умер в 1903, по другим – в 1909 году. – Ф. М.) Екатерина Александровна потом всю жизнь будет называть его отцом и путать даты своего рождения и его смерти. Она говорила мне, показывая серьги «от Наталии Гончаровой», что мать всегда очень чувствовала их на себе, и невыносимая усталость и подавленность возникали каждый раз, когда она их надевала.

Мать и дочь тринадцать раз сидели в тюрьме. Бедствовали. Страдали и боролись со своими несчастьями. Они называли много причин, которые вмешались в их судьбу, но я думаю, что все эти несчастья смодулировали для них ширинские алмазы, которые сияли в тайном свете ночных ламп и… мстили. Незаконное обладание убивало владельцев. Лишь в конце своей жизни Екатерина Александровна Мещерская решилась избавиться от злополучных кабошонов. Она их кому-то продала или подарила, и сразу благополучие, может быть, впервые в жизни, повернулось к ней…

1998

В 2002 году меня пригласили в Литературный музей А. С. Пушкина для участия в телевизионной передаче.

«Мы снимаем сюжет о серьгах Натальи Николаевны Гончаровой, о которых вы когда-то писали, – сказал мне режиссер столичного канала. – Мы ждем вас на Пречистенке».

Каково же было мое удивление, когда я увидел в витрине ту самую реликвию, пришедшую из пушкинских времен.

Несмотря на съемочную суматоху, я, конечно же, оглянулся на события пятнадцатилетней давности, вспомнив рассказ Екатерины Мещерской о ее трудной судьбе, и порадовался неожиданной встрече с загадочным рубиновым артефактом, который я когда-то держал на своей ладони.

«Если прав князь Мещерский, приславший когда-то письмо в газету, хорошо, что эти злополучные драгоценности хранятся теперь под толстым пуленепробиваемым стеклом в музейном „плену“ и никому уже не смогут навредить», – подумал я.

А как же «пушкинские серьги» попали в музей? Ах, ну да, письмо княжны Мещерской Раисе Максимовне! Но сотрудники музея мое любопытство не удовлетворили.

Во время работы над книгой я решил позвонить одному влиятельному активисту Фонда культуры и поинтересовался, не знает ли он истории с серьгами княжны Мещерской. «Конечно, знаю, – буднично-равнодушно ответил он, – я сам их держал в руках. Так же как и все, кто присутствовал на заседании Фонда (человек двадцать), когда Раиса Максимовна Горбачева поведала собравшимся музейщикам, историкам, пушкинистам о судьбе серег, которые когда-то принадлежали Наталье Николаевне Гончаровой. Цель того заседания была конкретной: определить подлинность серег, оценить их и решить их дальнейшую судьбу. Решили: „пушкинские серьги“ должны находиться в литературном музее великого поэта».

Для меня в этой почти детективной истории наконец была поставлена точка.

Телевизионная передача «Зеленая лампа», которую я вел в годы перестройки, снималась в моей квартире на улице Покровка. Сегодня трудно сосчитать, но думаю, что не менее ста пятидесяти гостей побывали под светом «Зеленой лампы». Специально, чтобы рассказать миллионам людей о гибели своего отца, великого еврейского советского актера XX века Соломона Михоэлса, которого, как считается, убили по приказу Сталина, из Израиля приезжала его дочь Наталия Вовси-Михоэлс. Вот фрагменты ее воспоминаний.

– Удивительно, почему перед своим отъездом в Минск, откуда отец не вернулся, он заезжал прощаться ко многим своим друзьям. Что за предчувствие сидело в нем? А может быть, он что-то знал, чувствовал, откуда дует черный ветер в его сторону. Позже нам стало известно, что в последние месяцы жизни отец систематически получал по телефону анонимные угрозы. На примере Осипа Мандельштама мы знали о сталинском искусстве тихо избавляться от людей. А если находился свидетель, избавляться и от него. Подобная участь постигла спутника отца по командировке в Минск.

Отца нашли убитым в глухом переулке, куда не могла заехать ни одна машина. Это было 13 января 1948 года. А 19 февраля к нам явились «двое в штатском», которые сообщили, будто в Минске обнаружен «студебеккер», на колесах которого найдены волоски меха. Они хотели бы сравнить их с мехом на шубе Михоэлса. Инсценировка была грубая – шуба еще находилась в Минске, и они это знали лучше, чем кто бы то ни было. Правда, в Москве имелись еще две точно такие же шубы: одна принадлежала поэту Феферу, другая – Сталину. Шубы им подарили меховщики США во время гастролей Михоэлса в Америке. Со Сталиным отец не встречался, подарок передал через Молотова.

…Примерно в середине марта 1948 года какие-то люди принесли нам чемодан. Поверх вещей лежала бумага, не бланк, а просто желтовато-серая бумага. От руки неразборчивым почерком было написано: «Список вещей, найденных у убитого Михоэлса». Видимо, какой-то незадачливый милиционер сунул этот листок в предназначавшийся для передачи нам чемодан, а халатные сотрудники забыли проверить. «Вот они и проболтались», – пришло мне в голову. Сами открыли непроизносимое слово. Папу убили. Нам-то это и так было ясно. Так же, как ясно, по чьему повелению убили великого актера.

Начали с подругой вынимать вещи из чемодана. Сверху лежала шуба. На меховом воротнике сзади остался след запекшейся крови. Такой же след на шарфе. Палка сломана (отец хромал). Стрелки на часах остановились без двадцати девять. «Значит, утра», – почти беззвучно сказала подруга. Я кивнула – ведь вечером в десять он еще был в гостинице. Костюм. На дне чемодана сложено содержимое карманов. Одну за другой вытаскиваем крохотную куколку, игрушечный автомобильчик с приставшим к нему табаком, какие-то стеклянные шарики, резинового негритенка – последний подарок моей двухлетней дочери. В ту ночь я не сомкнула глаз: бедный папа, любовь моя…

1988

«Россия всегда сама себя спасала…»

16 января 2001 года в домовом храме Российского дворянского собрания иеромонах Никон (Белавенец) отслужил панихиду по скончавшейся Великой княжне Вере Константиновне Романовой, последней из Царского Дома Романовых, родившейся в России. Младшая дочь Великого князя Константина Романова и правнучка Императора Николая I умерла в Нью-Йорке в возрасте 95 лет.