Сам император Александр III признал тотализатор большим злом, и в 1906 году Царскосельский ипподром сделал даже попытку отказаться от него, предоставив поле джентльменским скачкам. Однако, по оценкам публики, они оказались «скучными», и уже в 1907 году тотализатор вернули. Впоследствии вопрос о закрытии тотализатора в России несколько раз поднимался в правящих сферах, а в 1908 году рассматривался в Совете министров.

На следующий год эта тема обсуждалась в финансовой комиссии Государственного совета при определении сметы Главного управления государственного коннозаводства. Как выяснилось в прениях, большинство участников совещания было настроено резко против тотализатора. Рассмотрев всю историю борьбы против этой «вредной игрушки», финансовая комиссия пришла к выводу: «Игра на тотализаторе является видом азартной игры, вносящей в население разорение и развращающей его в нравственном отношении, ввиду чего тотализатор следовало бы упразднить».

«Кто знаком ближе с беговым спортом, тот отлично понимает, как трудно иной раз выиграть, особенно в Петрограде с его верстовым ипподромом с крутыми поворотами, которых, как известно, большие лошади не любят, — говорилось в одной из книг середины 1910-х годов, посвященных скаковому спорту. — Но есть среди посетителей бегов тысячи, даже десятки тысяч людей, которые только из-за того ходят на бега, чтобы выиграть, играя в тотализаторе. Эти люди не имеют ни малейшего понятия ни об экстерьере, ни о происхождении, ни о разновидности характера отдельной лошади. Для этих игроков существует только номер взятого билета, если лошадь выиграет, иной раз случайно, то наездник, значит, хорош, если же проиграет, значит, он плох, и они открыто выражают свое неудовольствие».

«Публика в Риме требовала „хлеба и зрелищ“, у нас же она, очевидно, требует „зрелищ и азарта“, — замечал один из спортивных обозревателей того времени. — В угоду азарту страдает дело конного спорта. Разобраться здесь, что важнее, спорт или азарт, трудно, но я все же склонен думать, что тотализатор».

Сколько ни сетовали любители конного спорта на громадный вред тотализатора, превращающий скачки в подобие азартной игры в казино, — когда речь заходила об интересах скаковых и рысистых обществ, деньги были превыше всего. А потому, несмотря на протесты публики, тотализатор продолжал процветать.

«На скачках — царство тотализатора! — восклицал в июле 1900 года обозреватель „Петербургского листка“. — Коломяжский ипподром — это не скачки, а какое-то тото-лечебное заведение для приема тотализаторских ванн и душей. Тотализаторы растут как грибы. Куда ни взглянуть — везде тотализатор, куда ни повернуться — непременно окажешься у будочки ординарной, двойной или тройной. Спереди — тотализатор. Сзади — тотализатор. В середине здания — тотализатор. В проходах — тотализаторы. В первом этаже — тотализатор, и во втором этаже тоже. Взобрались на крышу. Ба! И на крыше тотализатор!!! Единственное место, где еще нет тотализаторов, — это в водосточных трубах и в щелях на полу!»

Еще один тотализатор действовал за пределами ипподрома, точнее, за его забором. Огромная толпа сквозь щели с затаенным дыханием следила за скачками. «Здесь азарт чувствуется еще сильнее, чем на трибунах, — замечал современник. — Это и понятно: на лошадей заборная публика ставит последние деньги, заработанные тяжелым недельным трудом. Здесь свои букмекеры, свои ставки. Собирают по мелочам, но в результате выигрывают лишь немногие, ловкие дельцы, а все остальные проигрываются до последней копейки. Многие являются с закуской и выпивкой и тут же на земле, во время перерыва в скачках, устраиваются пикники».

Столпотворение публики на ипподроме газетчики метко окрестили «скаковым митингом». «Скачки — пульс летнего Петербурга, — писала „Петербургская газета“ в начале июня 1913 года. — Кто причисляет себя ко „Всему Петербургу“ и веселящемуся мирку, тот непременно бывает и на скачках. На ипподроме все дышит протестом против летнего затишья, которого в сущности и нет». Одним словом, публика устремлялась на Коломяжский ипподром, чтобы еще раз попасть в «объятия тотализатора» и облегчить свои карманы.

На Коломяжском ипподроме. Фото 9 июня 1913 г.

После окончания скачек вереница элегантных экипажей отправлялась от Коломяжского ипподрома на острова и по направлению к модным ресторанам. Однако современники жаловались, что простым зрителям, не принадлежавшим к светскому обществу, деваться после скачек некуда. «Публика, с большим удовольствием посещающая Коломяжский ипподром, по окончании скачек остается буквально в безвыходном положении — среди поля, — сетовал обозреватель „Петербургского листка“ в фельетоне, опубликованном летом 1893 года. — Идти пешком — далеко. Ехать на извозчике — удобно, но за ними надо идти пешком чуть ли не в Коломяги и меньше чем за рубль они не желают везти даже до Строганова моста».

«А большой мне антирес ехать дешевле?» — спрашивали извозчики в Коломягах и отказывались везти любителей скакового спорта в Петербург. «Не найдет ли всегда столь любезное к публике скаковое общество какое-нибудь средство придать извозчикам антирес ехать дешевле, — замечал обозреватель „Петербургского листка“, — или, по крайней мере, не заставлять публику гулять за версту в поисках за извозчиками».

Коломяжский ипподром существовал до самой революции, неизменно привлекая огромное количество публики, и прекратил свое существование вскоре после революции: трибуны разобрали, а оставшиеся постройки в 1920—1930-х годах использовались под овощные склады Ленинградского союза потребительских обществ.

Окрестности Коломяжского ипподрома нередко становились местом дуэлей. Кстати, знаменитая пушкинская дуэль также произошла в этих местах, правда, в 1837 году ипподрома тут еще не существовало. На подробностях той дуэли мы останавливаться не будем — она достаточно описана в пушкиниане, отметим лишь важнейшие события, связанные с увековечением памяти об этом трагическом поединке.

Окрестности Комендантской дачи выбрали для дуэли не случайно: ее участники хорошо знали местность. Пушкин два сезона снимал дом по соседству — на Черной речке между нынешними Ланским шоссе и Торжковской улицей, а Дантес вместе со своим Кавалергардским полком проводил август на постое в Новой Деревне. Если летом на Черной речке кипела светская жизнь, то зимой здесь царили тишина и спокойствие. Поэтому здесь можно было не опасаться посторонних глаз.

События того рокового дня — среды 27 января 1837 года (8 февраля по новому стилю) — известны сегодня чуть ли не поминутно. Что же касается непосредственного места дуэли, то оно впоследствии оказалось овеянным массой легенд. В 1858 году по просьбе издателя пушкинских сочинений Исакова секундант Пушкина Константин Данзас вместе с ним посетил Черную речку.

«По левую сторону дороги в Коломяги остались строения комендантской дачи, по правую — тянулся глухой забор огорода, — вспоминал Исаков. — За этим забором, по словам Данзаса, в 1837 году начинался кустарник и потом лес. В недалеком расстоянии от забора он указал мне место дуэли. В наш приезд кустарник уже вырубили, земля разделена, оставался только молодой березняк».