Решил податься в Заочную высшую партийную школу при ЦК КПСС — ЗВПШ. Обратился в сектор печати ЦК компартии Белоруссии к Василию Александровичу Каленчицу. Он принял меня. Потом, когда я пришел в аппарат ЦК КПБ, Василий Александрович, будучи уже помощником П.М. Машерова, как-то разоткровенничался:

— Небывалый случай. Обычно руководители сплавляли слабых работников на учебу в ВПШ. Лучший способ избавиться от неугодных. А тут вдруг приходит заместитель главного редактора, совсем молодой — тридцать лет, — и сам просит послать его на учебу. С такой должности!

В ВПШ моими сокурсниками были первые секретари райкомов, заведующие отделами обкомов — в основном в сорокалетнем возрасте, предельном для зачисления в ВПШ. Если сорок лет, так и знай: послали на учебу в порядке партийной дисциплины. Они и составляли основной костяк слушателей. Многие, догадываясь о своей участи и не имея ни навыков, ни желания обновлять знания, прожигали жизнь в столице, наверстывая все, что упустили в круговерти районной текучки. Именно там, в стенах ВПШ «на Миусах», родилась песня сосланных на учебу периферийных партработников. До сих пор помнится ее рефрен:

Как попал я «на Миусы»? «Миусами» в просторечии мы называли ВПШ потому, что она находилась в Москве на Миусской площади. Длительное время ректором этого учебного заведения, знакомого не одному поколению советских и зарубежных партийных работников, был профессор Митронов. О нем была сложена популярная в общежитии песня выпускников:

Почему «Метронова»? Ведь фамилия ректора писалась через «и». Дело в том, что Миусская площадь в ста метрах от станции метро «Новослободская»…

Но я отвлекся. Итак, отчего вдруг появились «Миусы»? Я ведь собирался в ЗВПШ. Дело в том, что я опоздал с просьбой о заочной учебе. Списки рекомендуемых в ЗВПШ были уже составлены и поданы в ЦК КПСС — он занимался подбором и комлектованием контингента слушателей.

Каленчиц сообщил мне об этом, когда я позвонил ему, встревоженный отсутствием ответа из ЦК.

— Рекомендую поступать на дневное отделение, — прозвучал в трубке его глуховатый, не совсем внятный голос. — Я сам учился на дневном и нисколько об этом не жалею. Жил, как говорится, на два дома, двое детей в Бресте, жена, а стипендия — 140 рублей. Сейчас там 220 платят. Да и перспектив в Минске больше, чем в Бресте было. Там что? Одна областная газета. А в столице вон сколько изданий! Без работы не останешься.

Доверительный тон старшего товарища, прямо скажу, подкупал. И я решился. Будь что будет. Да и другие товарищи, учившиеся в свое время в ВПШ в Москве, развеивали последние сомнения:

— Езжай и не раздумывай! Тебе сколько? Тридцать? Больше такой возможности не представится. В смысле теоретической базы ничего подобного в стране нет.

Этот аргумент был самым убедительным. Чему и где я учился? Три года в вечерней школе, пять лет на вечернем факультете университета. В обществе ученых мужей в основном отмалчивался, иные коллеги, состоявшие в штате редакции литературными сотрудниками, но родившиеся в благополучных семьях и получившие систематическое образование, подчеркнуто блистали своей эрудицией.

Нечто похожее я наблюдал много лет спустя на Старой площади, когда инструктора, за пять лет прошедшего от заместителя заведующего сектором, заведующего сектором, заместителя заведующего подотделом до заместителя заведующего отделом — без связей и без могущественных покровителей, — некоторые долгожители ЦК воспринимали снисходительно и как бы не всерьез. Мало того, что не москвич, — ни одним иностранным языком не владеет, ни разу за рубежом не был, ни с кем из сильных мира сего не связан. На первых порах, помнится, кое-кто со мной разговаривал, как в армии с новобранцем из глухой глубинки. Фамилии писателей непременно называли с именами, растолковывали, какие книги они написали.

Однако вернемся к дням поступления в ВПШ. Профессиональную карьеру партийного работника делать тогда я не думал. Поступил на отделение журналистики с тем, чтобы, отучившись два года, вернуться назад в газету. О партийной работе я толком ничего не знал, впрочем, как и о комсомольской. Иногда нас, комсомольских журналистов, приглашали в ЦК комсомола республики на совещания, пленумы, семинары. Бывали случаи, когда просили помочь в подготовке документов, связанных с проблемами молодежной печати.

Работники ЦК комсомола Белоруссии в редакцию приходили не так уж часто — обычно их визиты были вызваны участием в партийных и комсомольских собраниях. Не могу сказать, что нас сильно опекал сектор печати ЦК комсомола — звонки, как правило, были по делу. Обычно информировали о предстоящих мероприятиях. За одиннадцать лет работы в «молодежке» я не помню случая, когда бы мне приходилось везти на предварительное прочтение материалы, предназначенные для публикации в газете.

Еще больше свободы предоставлял сектор печати ЦК Компартии Белоруссии. Иногда на критические материалы «молодежки», подчас не в меру горячие и задиристые, поступали жалобы «старшим товарищам» — так в те годы комсомольские работники называли сотрудников партийных органов. Автором некоторых таких публикаций был и я. Однако не припомню, чтобы со мной резко разговаривали, требовали от редактора суровых санкций. Хотя с высоты прожитых лет должен признаться, что ошибок в молодости я натворил предостаточно.

Не знаю, может, люди в секторе печати тогда работали очень уж порядочные, но не было случая, чтобы с журналистом расправились по указанию сверху, даже если изложенные в его публикациях сведения не подтверждались при проверке. Да, выговоры в приказах объявлялись, не избежал этих малоприятных минут в своей жизни и я, но взыскания были вполне заслуженными: за невнимательность на дежурстве по номеру, за поверхностную проверку фактов, изложенных в читательском письме, в результате чего фронтовику, заслуженному человеку, нанесен моральный урон. Приходилось извиняться и через газету, и от себя лично. Еще раз повторяю: обида за взыскания, конечно, была, но ведь и вина автора присутствовала тоже.

В московской ВПШ появилась возможность лучше присмотреться к партработникам, которые раньше были от нас на некотором отдалении. Жили мы все в общежитии, а в быту люди раскрываются полнее. За небольшим исключением слушатели ВПШ были обаятельными, заботливыми и внимательными людьми. За два года учебы у нас не было ни одного ЧП, ни одного случая отчисления из школы. Иногда партработников обвиняли в консерватизме, ортодоксальности, неумении свежо и нестандартно мыслить. Мол, среда формировала их послушными, ограниченными, недалекими исполнителями. Средства массовой информации усердно лепили образы этаких акакиев акакиевичей, застегнутых на все пуговицы, мелких душой, не способных на яркие, запоминающиеся поступки.