Историю эту жадно подхватила Хамна, сестра прекрасной Зайнаб, на которой Магомет недавно женился; она старалась всюду распространять ее в надежде, что это будет выгодно сестре и послужит во вред Аише, ее смертельной сопернице; точно так же об этом всюду разглашал и Мистак, родственник Абу Бакра, а поэт по имени Хасан составил на эту тему сатиру, написанную стихами.

Прошло несколько времени, прежде чем Аиша узнала о скандале, распущенном на ее счет. Болезнь по возвращении в Медину приковала ее к дому, и никто не решился передать ей о том, в чем ее обвиняли. Она замечала, однако, что пророк угрюм, молчалив и не так нежен к ней, как был прежде.

Оправившись от болезни, она с ужасом узнала об обвинении, возводимом на нее, и утверждала свою невиновность. Вот каким образом она объяснила всю эту историю.

Армия при обратном шествии расположилась лагерем недалеко от Медины, когда вдруг ночью отдан был приказ идти дальше. Служители, по обыкновению, подвели к палатке Лиши верблюда и, поставив носилки на землю, удалились в ожидании, пока она сядет на них. Собираясь сесть, она заметила, что забыла свое ожерелье, и вернулась в палатку искать его. Тем временем служители поместили носилки на верблюда и быстро повели его, не замечая, что в носилках никого не было. Когда она, отыскав ожерелье, вернулась, верблюд уже был уведен и войско ушло; тогда она закуталась в плащ и села в надежде, что ее отсутствие заметят и пришлют кого-нибудь отыскивать ее.

Пока она так сидела, молодой араб Сафван ибн ал-Моаттель, состоявший в арьергарде, проходя, узнал ее и приветствовал, по обычаю мусульман, следующими словами: «Богу мы принадлежим и к Богу должны возвратиться! Почему ты, жена пророка, осталась позади?»

Аиша ничего не отвечала, но плотнее прикрыла лицо покрывалом. Тогда Сафван слез с коня, помог ей взобраться на верблюда и, взяв последнего за повод, поспешил догнать остальных; однако солнце уже взошло, когда им это удалось близ самых стен Медины.

Это объяснение Аиши, подтвержденное Сафваном ибн ал-Моаттелем, казалось вполне удовлетворительным для ее родителей и честных друзей, но поднято было на смех «лицемерами» — Абдаллахом и его приверженцами. Что касается Аиши, то она с грустью в сердце затворилась в своем жилище, отказывалась от всякой пищи и проливала горькие слезы день и ночь.

Магомет не знал, чему верить, и, сильно смущенный и опечаленный, обратился за советом к Али. Последний только заметил, что такое несчастье — обычная участь людей. Пророк мало утешился таким замечанием и не видался с Аишей целый месяц, но сильно тосковал по ней не столько из-за ее красоты, сколько потому, что любил ее общество. В порыве грусти он впал в один из тех припадков, которые неверующие приписывали падучей болезни, и в это время ему было откровение, упоминаемое в Коране. Оно гласило:

«Люди, обвиняющие почтенную женщину в прелюбодеянии и не приводящие четырех свидетелей этого преступления, должны быть наказаны восьмьюдесятью ударами, и свидетельство их отвергнуто. Что же касается лиц, обвиняющих Аишу, то могут ли они привести четырех свидетелей? Если нет, то они — лжецы перед очами Бога, и пусть их постигнет наказание за их преступление».

Когда невиновность Аиши была таким образом выяснена чудом, пророк с еще большей нежностью привлек ее к своей груди и поспешил наказать виновных. Правда, Абдаллах ибн Обба был слишком влиятелен, чтоб можно было решиться наказать его ударами, но с тем большею тяжестью обрушилась кара на его товарищей по клевете. Поэт Хасан излечился на некоторое время от своей страсти к составлению сатир в стихах, а Хамну ее очаровательная красота не спасла от плетей, так как Магомет находил, что при такой красоте не мешало бы ей иметь и более нежный характер.

Откровение это сразу убедило набожного Али в невиновности Аиши, но она никогда не забыла и не простила ему его сомнений; и ненависть к нему, закравшись в ее душу, не раз отражалась на многих важных обстоятельствах его последующей жизни.

Мы уже говорили, что после Ухудской битвы заключено было перемирие на один год, и в течение этого времени неутомимый глава курайшитов Абу Софиан заключил союз с арабскими племенами гатафанитов и другими, населявшими пустыню, равно как и со многими евреями из рода Надхера, изгнанными Магометом из их домов. Когда перемирие кончилось, он приготовился идти на Медину с этими союзниками, общие силы которых доходили до десяти тысяч человек.

Магомет получил заранее сведения об этом предпринимаемом нападении, но последнее поражение при Ухуде отняло у него охоту выходить в открытый бой против такого многочисленного неприятеля, тем более, что он предполагал, что у его врагов есть тайные союзники в Медине, где он не доверял евреям и «лицемерам», то есть приверженцам Абдаллаха ибн Обба, очень многочисленным и могущественным.

Много усилий было теперь сделано, чтоб поставить город в положение, годное для защиты. Салман — перс, принявший ислам, посоветовал вырыть глубокий ров на некотором расстоянии от стены с той стороны, с которой должен был явиться неприятель. Этот способ защиты, не употреблявшийся до тех пор в Аравии, был горячо поддержан Магометом, выславшим значительное число людей рыть ров, причем он даже лично участвовал в этой работе. Много чудес приписывают ему за время рытья этого рва. Однажды, говорит предание, он накормил громадное множество людей одной корзинкой фиников, которая оказалась полной, после того как все насытились. Другой раз он угостил тысячу людей одним жареным ягненком и ячменным хлебом, и, однако же, осталось достаточно для всех трудившихся над рвом. Мы не можем также не упомянуть о чудесном ударе его железным ломом по скале, отчего будто бы посыпались искры, осветившие весь Йемен, или Счастливую Аравию, царский дворец в Константинополе и, наконец, башни резиденции персидского царя, что, очевидно, указывало и предзнаменовало будущие завоевания ислама.

Едва ров был закончен, как на соседних холмах появился многочисленный неприятель. Оставив Ибн Омм-Мактума, человека, заслуживавшего доверия, командовать в городе и зорко следить за теми горожанами, которые были враждебно настроены, Магомет выступил с тремя тысячами войска, которое он расставил в боевом порядке позади глубокого рва. Абу Софиан, ничего не подозревая, смело шел вперед с союзными силами курайшитов и гатафанитов, но был внезапно удержан рвом и сильным обстрелом со стороны мусульман, скрывавшихся за ним. Таким образом, ему пришлось расположиться лагерем, причем курайшиты заняли нижнюю часть долины, а гатафаниты — верхнюю. В течение нескольких дней оба войска занимали противоположные стороны рва и только издали бросали друг в друга камнями из пращей и стрелами из луков.

Тем временем лазутчики донесли Магомету, что еврейское племя кораид, имевшее сильно укрепленный замок вблизи города и заключившее с ним договор о мире, находилось в тайном союзе с неприятелем. Он теперь понял, как трудно с его скромными силами охранять ров по всей его длине, защищаясь от грозившего изменнического нападения со стороны кораидитов, при необходимости поддерживать спокойствие в городе, где евреи, по всей вероятности, имели тайных союзников. Созвав военный совет, он спросил у военачальников их мнения относительно того, не следует ли подкупить гатафанитов на отдельный мир, предложив им треть всего сбора фиников, получаемого Мединой. На это Саад ибн Моад, мужественный предводитель ауситов Медины, спросил его: