— Мне теперь нужно кое-что сделать, — говорил тем временем Абилат. — Чтобы, так сказать, закрепить успех. Но не здесь, в смысле, не у вас дома. То есть я хочу сказать, что сейчас уйду, а вы отдыхайте. Больному ничего давать не нужно, я имею в виду, никаких лекарств, но если проснется и попросит поесть, вы ему, конечно, принесите, что сам захочет, никакой особой диеты не требуется. И да, амобилер я пока тут у вас оставлю, вы не беспокойтесь, я его вечером сам заберу, заодно проверю, как у вас дела… Сэр Кофа, вы меня простите, пожалуйста, но мне надо срочно увидеть Джуффина. Для леди Брины у меня были хорошие новости, а вот для него скорее плохие. Что-то неладное творится, он вам потом расскажет, ну или я сам расскажу — вечером, вы только пришлите мне зов, хорошо? Обязательно!

Он отвернулся, уставился в потолок, вежливо поклонился — как я понимаю, попрощался с Хумхой, — потом вышел из беседки и тут же исчез. Ушел Темным Путем. Уже выучился, значит, прокладывать его самостоятельно, на моей-то памяти все больше готовыми тропами пользовался. Молодец, что тут скажешь.

— Такой молодой мальчик, да? — сказала Брина, разглядывая тропинку, где только что стоял Абилат. — Бывает же… Слушай, Кофа, он действительно сказал, что все будет хорошо? Мне не померещилось?

— Так и сказал, — кивнул я. — А мог бы и не говорить, у него на лице все было написано. Где это видано, чтобы знахарь от безнадежного больного такой довольный выходил?

Она неуверенно кивнула, криво улыбнулась и вдруг разревелась — в голос, взахлеб, почти торжествующе, так плачут маленькие дети, пробудившись от плохого сна, не столько от страха, сколько на радостях, что кошмар оказался ненастоящим. Прежде я только однажды видел Брину в слезах — в тот день, когда был принят Кодекс Хрембера, она ревела в точности как сегодня, бурно, зато недолго. Потом, когда успокоилась, объяснила: всегда была уверена, что не доживет до окончания гражданской войны. Не то предсказал ей какой-то шарлатан, не то сама придумала. И когда поняла, что война все-таки закончилась, следовательно, приговор отменяется, расплакалась от облегчения. И вот теперь тоже.

— Прости, Кофа, — сквозь слезы сказала она. — Это я зря. Держалась-держалась и вдруг расслабилась, позорище…

— Правильно сделала, — сказал я. — Реви давай, горе мое, говорят, для здоровья очень полезно давать волю чувствам. Тем более мне все равно ехать пора. Уже часа полтора как пора, если честно.

— Даже в дом не зайдешь? — Брина так огорчилась, что перестала плакать. — Теперь-то можно. Там камра на кухне, на жаровне стоит. Вкусная.

Конечно, я зашел. Мне, кроме всего, еще и любопытно было поглядеть, как она устроилась в этом своем синем домике. Когда еще выберусь.

Осмотрев холл, кухню, обе гостиные — дневную и вечернюю — и опоясывающую дом веранду, выпив две кружки камры, по части которой Брина могла бы дать фору почти всем столичным поварам, я наконец откланялся, взяв с нее клятву держать меня в курсе дел — не только сегодня, но и вообще всегда.

— А почему ты сам на ней не женился? — спросил призрак моего отца, едва мы отъехали от дома Брины.

Я, признаться, даже растерялся. Странная постановка вопроса.

— А зачем бы мне на ней жениться?

— Ну как — зачем? Она же тебе нравится.

— Еще как нравится, — подтвердил я. — Но ты учти, мой бывший заместитель, а ныне Второй Начальник Канцелярии Забот о Делах Мира сэр Тренки Нон нравится мне еще больше. И что прикажешь делать?

— Как такое может быть?! — опешил призрак. — В нашем роду не было кейифайев! И в роду твоей матери их тоже не было, я все дотошно выяснил, прежде чем взять ее в свой дом.

— Ну при чем тут кейифайи? — вздохнул я. — Брина, Тренки и еще несколько дюжин человек, работавших со мной в Правобережной полиции во время войны за Кодекс, до сих пор нравятся мне куда больше, чем все остальные люди, с которыми я знаком. Но все же не настолько, чтобы на них жениться. Я понятно объясняю?

— Ага. То есть эта женщина тебе не нравится, — заключил Хумха. — Странно, мне показалось…

— Давай будем называть вещи своими именами, — предложил я. — Когда ты говоришь «нравится», ты имеешь в виду «влюблен» или что-то в таком роде. Это не так. Брина — старый друг, вот и все. Ну, как для тебя… — я осекся, поскольку понял, что не сумею подобрать пример. У Хумхи на моей памяти не было не то что друзей — добрых знакомых. Даже со своими коллегами из Семилистника он виделся редко, неохотно и уж точно не по собственной инициативе.

— Как для меня — кто? — заинтересовался отец.

— Не знаю, — вздохнул я. — Может, и никто. Тебе виднее. Ну не родился же ты таким, каков есть. Был когда-то молодым, глупым, заводил друзей. Скажешь, нет?

— Мало ли что было давным-давно. Я уже толком и не помню.

Еще бы. Уж пару-то тысяч лет он на свете прожил, хотя точно его возраста не знал никто; думаю, Хумха и сам в какой-то момент сбился со счета.

Призрак явно утратил интерес к разговору и умолк. Воспользовавшись паузой, я отправил зов Джуффину, но его, судя по всему, больше не было в этом Мире. Ушел небось на эту свою Темную Сторону, а может, просто в Холоми по делам отправился, в стенах Королевской Тюрьмы Безмолвной речью пользоваться совершенно невозможно. Хотя первое вероятнее, если учесть, что Абилат рванул к нему с какими-то загадочными новостями.

Все это, по правде сказать, мне очень не нравилось. Плохие новости, с которыми бегут не ко мне, а к Джуффину, — это должны быть Очень Плохие Новости, с большой буквы. Ну и потом, я не люблю неприятности, которые выходят за пределы моей компетенции. Пока я не начал работать в Тайном Сыске, вообразить не мог, что некоторые насущные проблемы можно решить только на Темной Стороне, куда мне путь заказан. Неприятное открытие, чего уж там. Кому бы такое понравилось?

Но мне, хвала Магистрам, и здесь было чем заняться. Поэтому я послал зов своему приятелю Габе, выяснил, что его дела близятся к завершению, и предложил встретиться в ближайшем трактире — да вот хоть в «Белом Доме» на Большой Королевской, заберу у него официальное заключение о смерти, заодно поболтаем, выпьем по кружке камры, столько лет не виделись толком, это никуда не годится.

Габа согласился. Мне показалось, что без особого энтузиазма; впрочем, возможно, я просто отвлек его в неподходящий момент. Обычно я распознаю такие нюансы Безмолвной речи, но «обычно» не означает «всегда»; да и потом, сейчас мне от него требовался не энтузиазм, а всего лишь согласие встретиться, поэтому — ладно.

О трактире «Белый Дом» следует рассказать отдельно. До сих пор жалею, что его хозяин Тони Край оказался таким непоседой — закрыл процветающее дело всего через дюжину лет и умотал неведомо куда, не оставив после себя ничего кроме воспоминаний — чрезвычайно приятных, надо отдать ему должное.

И ведь, на первый взгляд, ничего особенного, трактир как трактир. Ну да, в отличном месте, выпивка превосходная, зато половину блюд в рот взять невозможно; впрочем, вторую половину мне не раз удавалось разжевать и даже проглотить без особого волевого усилия, а это уже неплохо. Небольшой полутемный зал, в любое время суток освещенный разноцветными фонарями, на стенах географические карты каких-то неведомых и, скорее всего, несуществующих земель. По вечерам в «Белом Доме» играли музыканты, причем репертуар был совершенно непредсказуемый — с кем хозяина угораздило вчера договориться, тот сегодня и выступает: заезжий иррашийский лютнист, девочки из дворцового оркестра или бродячий сельский дудочник — Тони все были по вкусу; как-то раз он даже приволок в трактир настоящего арварохца, который как завел на закате песню о воинских победах своего клана, так и горланил ее до утра, невзирая на жалобы отчаявшихся соседей, поскольку прерывать историю о героях и битвах на середине арварохские законы чести не дозволяют, а петь тихо он, как и все его соотечественники, был физически не способен.