не было уж видно в объятой паникой толпе, метавшейся по Базарной площади, я повернулся и бросился бежать, преследуемый всей бандой, не прекращавшей ни на минуту ожесточенной стрельбы. Свернув с базарной площади на маленькую улицу, я попытался отстреляться и уйти. Сначала это мне удалось, но меня выдала кровь, залившая грудь тужурки (первыми же чекистскими выстрелами я был ранен в правую часть груди). В конце концов, от потери крови, я потерял сознание на каком-то чердаке, куда меня загнали преследователи (которых к тому времени собралась уже целая армия, человек 250), и в этом бессознательном состоянии я и был взят. Через два часа был арестован и Евгений, уже совсем было избежавший погони, но совершенно случайно наткнувшийся на чекистов, мчавшихся по какому-то, якобы нашему партийному адресу. По нему также сразу же была открыта стрельба из револьверов и винтовок, на что он, зная по опыту, как утонченно мучат в чрезвычайных всех инакомыслящих с коммунистами, осмеливающихся к тому же отстаивать свое человеческое достоинство, отвечал им тем же. Лишь после двухчасового боя он в плен был взят, когда из Особого Отдела примчавшийся комиссар сообщил ему, что я уже арестован живым, что со мной ничего не сделано и что нам гарантируется полная защита от каких-либо то ни было оскорблений (я должен отметить, что слово это было сдержано и попытки отдельных чекистов оскорбить нас словом и действием, немедленно пресекались высшими чекистами). Впрочем, этого благородства хватило только на Казань (в Москве нас ждало совсем другое).

Итак, ВЧК могла торжествовать. Мы были в ее руках совершенно, казалось, беззащитными. <…>

Чека не удалось арестовать никого из членов партийной организации. Все старания докончить ее оказались безуспешными, и, просидев в подвале Особого Отдела около полутора месяцев под усиленной охраной (окно нашего каземата, выходившее на улицу, было огорожено колючей проволокой, около которой всегда ходило два часовых, не позволявших никому приближаться к ней), мы были втроем (т. е. я, Евгений и Дина Ч.12) отправлены в Москву с охраной в… 15 человек мадьяр.

Даже ко всему, кажется, привыкшие московские жители в панике шарахались от нашего и комичного и грозного одновременно шествия. Т. к. высланный нам из ВЧК автомобиль испортился у вокзала же, мы тронулись пешком. Впереди (отделившись от нас, шагов на 10 шел, сгоняя всех с нашего пути свирепыми криками молниеносными взглядами, подкрепляемыми поднятым в воздух внушительным маузером, начальник нашего конвоя, мадьярский кавалерийский офицер. Своими усами, лихо закрученными в стрелку, высоким мадьярским кепи, делавшую его долговязую тонкую фигуру еще выше, огромным бряцающим палашом и звездчатыми шпорами, величиной в доброе чайное блюдечко, он до комизма походил на карикатурного Дон-Кихота. За ним маршировало каре из 10 мадьяр с винтовками, взятыми «на изготовку», по углам этого каре еще четверо отделенных, с револьвером в одной руке и обнаженной шашкой в другой. Но все внушительное впечатление, производимое этой группой, сменялось невольно недоумением при виде тех, кого так тщательно охраняли: в середине мы, двое совсем молодых и измученных, слабых по внешнему виду молодых людей, вели под руки совсем ослабшую Дину в скромном костюме сестры милосердия.

Все встречавшиеся нам невольно останавливались перед таким даже в коммунистической Москве редким зрелищем, многие даже следовали за нами, надеясь узнать, кого это ведут с такой помпезностью. И наше вступление в недра ВЧК было достойно нашего ареста, – человек 300 собралось за нами к тому моменту, когда мы подошли наконец к Большой Лубянке. Но вот, наконец, и «тихая пристань» с вывеской наверху «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе…». Еще 10 минут, необходимых у коменданта ВЧК, и эта нелепая комедия окончилась. <…>

Здесь мы провели около пяти-шести недель, и после двух допросов, сведшихся к описанию обстоятельств, оказанного нами вооруженного сопротивления, нас перевели в Таганскую тюрьму, и наше дело было передано для разбирательства в Московский Трибунал. Через месяц после перевода я и Евгений (Дину одновременно с нами перевели в Бутырскую тюрьму и суду Ревтрибунала ее не предали) были вызваны в Трибунал.

Уже в тюрьме мы слышали много хорошего про следователя Н., которому было передано наше дело. Личное знакомство с ним лишь подтвердило эти слухи. На первом же допросе нас Н. решил действовать с нами прямо, «начистоту», и заявил нам: «Я вызвал вас сюда для того, чтобы познакомиться наконец с этими знаменитыми Аяксами и чтобы ознакомить вас с истинным положением дел. Оно таково, что я никак не могу составить обвинительного акта против вас. Данных для него нет никаких, если смотреть на наш суд, как на суд революционный. Да и с юридической точки зрения весь материал по вашему делу (и при этом он похлопал по огромной толстой папке бумаг, лежащих у него на столе) – гроша ломанного не стоит… Ни одного документа, кроме ваших показаний, говорящих лишь о подробностях ваших вооруженных сопротивлений, да показаний «секретных сотрудников», ничем и никем не подтвержденных»…

«Я четыре раза, – продолжал Н., – делал доклад в Президиум Трибунала о необходимости прекратить ваше дело. Каждый раз Президиум соглашался со мной, а затем внезапно делал мне внушение и приказывал вести дело дальше. Очевидно, в ВЧК у вас есть сильный враг, желающий во что бы то ни стало добиться для вас серьезной кары, самому оставшись в тени, и имеющий возможность в нужной мере давить на Московский Трибунал».

Поговорив еще немного по поводу нашего дела, Н. вдруг заявил нам: будем говорить откровенно, т. к. в ВЧК хотят во что бы то ни стало создать ваш процесс, – то суда избежать нам не придется. Обвинительный акт я составить должен, так скажите мне прямо, отчего Вы не отказываетесь в инкриминируемых Вам Чекой обвинениях, – это я и поставлю в обвинительный акт».

Мы охотно пошли на предложенную нам комбинацию, понимая, что в руках другого, не столь порядочного, как Н. следователя, обвинительный акт будет основан на чудовищных вымыслах провокаторов и примет провокационную, грязнящую партию форму.

В результате через неделю нас снова вызвали в Трибунал, и Н. вручил нам обвинительный акт, состоявший из четырех пунктов (привожу его в сокращенном виде по памяти):

«1. Обвиняемые БОГДАНОВ М.А. и МАЛЬМ Е.Н., состоя членами тайной антиправительственной политической организации, при аресте их 24 октября 1919 г. на даче в Немецкой Швейцарии в г. Казани сотрудниками ВЧК, оказали совместно с другими, находившимися там же членами этой организации вооруженное сопротивление; эти же обвиняемые убили при этом по взаимному сговору тайного сотрудника ВЧК – ПЕТРОВА.

2. Эти же лица проживали в г. Казани по подложным документам.

3. Они имели при себе огнестрельное