– Нет… Ни в коем случае! Этого нельзя допустить!

– Почему? – спросил Турецкий. – Я даже не уверен до сих пор, что это афера.

– Это не афера. Имангда действительно богаче Талнаха. И тот, кто получит над ней контроль, будет контролировать не только концерн «Норильский никель». Мы сейчас отправляем талнахскую руду в Мончегорск, на комбинат «Североникель». Рудовозами, по Севморпути. Ею интересуется даже Канада. Имангдинская руда будет в несколько раз дешевле талнахской и такой же богатой. Владелец Имангды станет практически монополистом. И вся российская цветная металлургия будет работать на американского дядю. От нашего национального богатства нам останутся крохи. Этого нельзя допустить!

– Каким образом это можно сделать? – спросил Турецкий.

– Не знаю. Об этом вы должны думать. Забудьте о журналистике. Вы – следователь Генеральной прокуратуры России. И защищать государственные интересы – ваша прямая задача.

– Согласен. Но без вашей помощи я не смогу ничего сделать.

– Я вам помогу. Расскажу все, что знаю… Вы курите? Угостите сигаретой, – Смирнов прикурил от протянутой Турецким зажигалки, сделал несколько затяжек и погасил сигарету. – Двадцать лет не курил. И снова начинать уже, видно, поздно… Так вот, Александр Борисович, перед вами человек, на совести которого тяжкий грех. Документы, которые нужны Никитину и этому его порученцу… как его?

– Погодину.

– Да, Погодину. Эти документы – результаты разведочного бурения на Имангде.

– Но бурение, насколько я знаю, не показало богатой руды?

– Я про другое бурение говорю. Я провел его зимой семьдесят четвертого – семьдесят пятого года.

– Но Щукин говорил мне, что бурение на Имангде не возобновлялось.

– Он об этом не знает. Об этом никто не знает, кроме меня. Я поставил три буровых в тех местах, которые в своем отчете указал Никитин. И все три принесли жильную руду с содержанием металла выше семнадцати процентов. Это на четыре процента больше талнахской.

– Но… Почему вы не обнародовали результаты?

– Почему? Меня не стали бы слушать. Как не стали бы слушать в свое время Никитина. И заткнули бы мне рот.

– Не понимаю, – признался Турецкий. – Объясните.

– Как вы думаете, почему затравили Никитина?

– Это для меня в некотором роде загадка.

– Ответ очень прост. Он – в истории Норильска.

– В новейшей? – спросил Турецкий.

– Нет, вообще. Начиная с Завенягина. Запасов старых норильских рудников должно было хватить не меньше, чем на сто лет. А хватило только на тридцать. Почему? Да потому, что это была не добыча, а браконьерство. Выбирали только богатые залежи, а все остальное шло в отвал. Я не виню Завенягина. У него не было другого выхода. Он обязан был доказать Сталину, что нужен, что без норильского никеля не сварить танковой брони. И он не только себя спасал, но и тысячи норильских «зеков» – горняков и металлургов. И спас. А браконьерство как продолжалось, так и продолжается до сих пор. Но если Завенягин жизни людей спасал, то потом начали спасать свои задницы. И кресла. Возьмите семьдесят четвертый год. Вовсю идет проходка сверхглубоких норильских рудников. А тут появляется никому не известный геолог и заявляет: не туда вкладываете сотни миллионов рублей. Что ему ответить? Ах, какой ты умный, на тебе Ленинскую премию, а мы сейчас же замораживаем Талнах и переключаемся на Имангду? Сразу вопрос: а куда вы раньше смотрели? Почему в свое время не доразведали Имангду, а ограбили национальный бюджет ради Талнаха? Речь, конечно, не о жизни шла, а о должности. Но еще не известно, за что человек держится крепче. Для многих жизнь – это и есть должность.

– Допустим, – согласился Турецкий. – Но у Никитина были лишь предположения, хоть и весомые, а у вас – бесспорные доказательства. Почему вы думаете, что к вам не прислушались бы?

– Точно по тем же причинам. Заканчивали рудник «Комсомольский», заложили «Октябрьский» – самый глубокий в мире. И это все – взять и законсервировать? Причем если Никитина посадить не сумели, то меня бы – в два счета.

– Как?

– А вы подумайте. Каким образом я мог пробурить три скважины общей стоимостью двенадцать миллионов рублей и скрыть результаты?

– Злоупотребление служебным положением и превышение власти?

– В основном да. Приписки. В тот год мы получили три новых буровых станка. Я и направил их на Имангду как бы для полигонных испытаний. Поэтому никто ничего и не заподозрил. Но без приписок конечно же не обошлось. Как вы, юристы, говорите: в особо крупных размерах.

– Хорошо, были застойные годы. А сейчас? Почему вы не объявляете об Имангде?

– А что изменилось? – вопросом на вопрос ответил Смирнов. – Посадить-то, может, уже не посадят, но… Откуда взять деньги на доразведку Имангды? Бюджет пуст. Да и ставить вопрос о закрытии старых рудников – как? Норильск и так бурлит, а если пройдет слух о том, что тысячи горняков останутся без работы, – будет взрыв. Нет, тут только один выход – иностранные и частные инвестиции.

– Вот как? Почему же тогда вы сказали, что я должен остановить Никитина? – удивился Турецкий.

– Я не сказал: остановить. Я сказал: нельзя допустить, чтобы Имангда была куплена за бесценок. Пусть вкладывает свои миллионы, пусть строит город, пусть добывает дешевую руду. Но за настоящую цену, а не за бесценок! А настоящая цена Имангды и «Норильского никеля» – это не сто двадцать четыре миллиона – сотни миллиардов долларов! Извините… – Смирнов подошел к серванту, накапал в рюмку лекарство, выпил.

– Сердце? – сочувственно спросил Турецкий.

– Нет. Рак поджелудочной железы.

– Вызвать «скорую»?

– Не нужно… Сейчас пройдет. Слегка уже отпустило… Вы, наверное, хотите спросить, где эти документы?

– Разумеется. Но сейчас я думаю о другом. Время от времени жизнь преподносит такие сюрпризы, что не устаешь поражаться. Вот вы. Руководитель, который сформировался в самые что ни на есть застойные времена. И вдруг совершаете что-то совершенно беспрецедентное – ставите на кон все: карьеру, судьбу, свободу. Причем практически не рассчитывая на выигрыш. Почему?

– Вы задали непростой вопрос. Почему? Я скажу так: чтобы сохранить уважение к самому себе. Говорят, зло вызывает в ответ зло. А смелый поступок или, проще сказать – совестливый? Должен он вызывать ответный отклик в других людях?

– Вы имеете в виду позицию Никитина?

– Не только. Скорее – позицию Станислава Петровича Ганшина. Никитин был слишком молодой, чтобы отдавать себе отчет в последствиях. А Ганшин прекрасно знал, на что идет… Мне стало стыдно. Поэтому при первой возможности я и возобновил бурение на Имангде. И взял на душу этот грех.

– Это не грех, Владимир Семенович. Это поступок, которым можно гордиться. Подвиг.