Этот домик – не просто часовня. Это жизнь.

– Слушайте! – призывает Чезаре. – Закройте глаза и слушайте!

Товарищи поглядывают на него с сомнением. Джино поднимает бровь, но Чезаре делает умоляющий жест. Все закрывают глаза. Даже охранник Стюарт и тот зажмурился, скрестив на груди руки.

В часовню врывается ветер с моря, свистит в щелях, завывает в ржавом потолке. Сначала высокая нота – когда задувает яростный порыв, потом низкая – стихает; снова высокая, еще выше, и опять низкая. Чезаре вполголоса напевает эти пять нот.

– Слушайте, – шепчет он по-итальянски. – Это же «Аве Мария»!

Остальные сперва не верят. Джино открывает было рот, но Чезаре, не дав ему и слова сказать, вновь выводит те же пять нот. Мелодия взлетает под самый потолок, отзываются эхом ржавые стены. И впрямь начало «Аве Марии»!

На лицах вспыхивают улыбки, и с новым порывом ветра пленные подхватывают пять нот, а следом и всю мелодию.

Ave Maria, gratia plena, ave dominus… «Радуйся, Мария, полная благодати, Господь с тобою…»

Даже Стюарт подпевает – хоть он и оркнеец, но откуда-то знает католическую «Аве Марию», которая для итальянцев означает дом.

Голоса сливаются в молитве, в зове, и у Чезаре слезы наворачиваются на глаза. Песнь льется, взмывает под самый потолок, наполняет все кругом. И этот ветхий ржавый барак, выброшенный осколок войны, вспыхивает вдруг красотой. Лица поющих светятся благоговением и надеждой. Наверное, все они, как Чезаре, мысленно видят родные храмы – просторные, благодатные. Блеск алтарей, высокие своды с великолепными росписями.

Есть в моэнской церкви над алтарем фреска, Мадонна с младенцем. Лицо Марии так кротко, взгляд лучится теплом и надеждой, как на открытке, что он носит в кармане.

Здесь, над алтарем, он тоже напишет Деву Марию, только похожую на Доротею. Под пение товарищей он представляет ее безмятежную улыбку, вспоминает, как вел ее за руку сквозь туман, как ее холодные пальцы постепенно отогревались в его ладони. С тех пор он ее не видел. Неужто отпугнул ее? Когда он держал ее за руку, в душу ему снизошел… покой. И точно так же покойно ему сейчас, когда и сам он, и все вокруг полнится музыкой – она льется из часовни, звенит в воздухе, разносится над островами.

«Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей».

Но вот отзвучали последние слова, и они выходят на улицу, жмурясь от яркого света. Душа Чезаре будто омыта – за эти минуты, проведенные в церкви, утекла куда-то ярость, что скопилась в нем за долгие месяцы. У остальных тоже светлеют лица, они обсуждают друг с другом – и со Стюартом, по-английски, – какую прекрасную построят они часовню, частичку родины.

Стюарт берется за бумагу:

– Что вам понадобится?

Они перечисляют наперебой, сколько нужно будет мешков песка и цемента, сколько листов железа, досок.

– И краски, – добавляет Чезаре. – Мне нужна краска.

Стюарт записывает, пробегает список глазами.

– Майор Бейтс говорит, и лишний цемент со стройки барьеров, и все, что на кораблях в бухте найдете, – все ваше. – Он машет в сторону Скапа-Флоу, где с Первой мировой лежат потопленные корабли. – Но… – Стюарт мрачнеет, – краску тяжело будет достать.

Чезаре старается не выдать разочарования, хотя светлый храм в его воображении меркнет, сменившись мрачной, унылой постройкой, такой же серой, как барьеры.

Чезаре вымученно улыбается.

– Хорошо, – отвечает он. – Сначала цемент. Пока не красим.

На другой день вечером, сидя в ржавом бараке – будущей часовне, – они строят планы. Внутри, но у самого входа, им разрешили развести огонь, и не беда, что в будущую часовню ветром заносит удушливые клубы дыма. Они здесь вместе, вдали от своих тесных бараков, где вечно маячит страх: они боятся всего – охраны, чужих людей со всех уголков Италии, с кем вынуждены жить бок о бок; боятся погоды, боятся утреннего свистка, который выгоняет их на улицу, навстречу другим, еще худшим страхам.

Есть среди пленных один, уже немолодой, седовласый, чуть сутулый, – вчера он заглянул к Чезаре в барак и представился священником.

– Отец Оссини, – назвался он. – Говорят, вы часовню строите?

– Да, святой отец, – отвечал Чезаре.

– Вот что, – сказал отец Оссини, – я мог бы возглавить общину – или у вас уже есть священник? Готов и сейчас помогать.

– Строить? – Чезаре оглядел его с недоверием: тщедушный, согбенный, руки как палки, такого в карьер не пошлют.

– Нет, не строить, – отвечал отец Оссини, – но если вам материалов не хватает, могу надавить на майора. Злых священников все боятся. – И он подмигнул.

Чезаре весело засмеялся и заверил отца Оссини, что тот будет незаменим.

И вот отец Оссини здесь, сидит с ними рядом под сводами, гулкими, словно раковина. Другие вначале его стеснялись, но радость сама так и рвется наружу.

Они развели в ведре немного бетонного раствора и по очереди мешают палкой. Вот Джино перестарался и пролил раствор Марко на башмаки. Сейчас Марко вспылит, раскричится, думает Чезаре, – но тот смеется и, хлопнув Джино по затылку, макает в раствор палец и ляпает ему на башмак. Казалось бы, тот же бетон, что и на стройке барьеров – та же вязкая серая жижа. Но здесь, где они хозяева, бетон тот же, а настроение уже другое – шутки, смех. В углу Винченцо и Альберто начали класть слой раствора поверх ржавой металлической стены. Чезаре их предупредил, что без этого можно обойтись, потому что майор Бейтс обещал достать гипсовые панели для облицовки стен.

– Материалы привезут через две недели, а то и раньше, – сказал майор, избегая взгляда Чезаре.

С тех пор как Чезаре отсидел в карцере, майор не смотрит ему в глаза, и пусть он готов помогать с материалами, но всякий раз спешит выпроводить Чезаре из конторы. Когда Чезаре собирается уходить, на лице майора читается стыдливое облегчение. Лежа ночью без сна в бараке, Чезаре думает о том, что война уродует всех одинаково. Тюремщики страдают не меньше тех, кто в плену. Невредимым отсюда никто не выйдет.

В углу Винченцо и Альберто, перешучиваясь, разравнивают раствор на металлической стене, остальные сгрудились вокруг Чезаре, который набрасывает на листке контуры будущей часовни.

– Ну так вот, – говорит он по-итальянски, – два барака объединим, а сверху бетоном зальем. Фасад будет как у каменной часовни. А вы подумайте, какое бы вам хотелось убранство и как нам его соорудить из хлама.

– Алтарь нужен, – говорит Марко, – с решеткой.

– Сосуд для святой воды, – добавляет Джино, – и подсвечники.

Чезаре все записывает, а потом кричит Стюарту, задремавшему в углу:

– Сколько у нас будет железа?

Стюарт просыпается.

– Много. И железа сколько хочешь, и бетона.

Чезаре