Татьяна сходила в душ, оделась, привела себя в порядок, вызвала такси, а я так и остался голый в пустой квартире. У меня скоро опять встал, и тогда я стоял один в центре комнаты и тыкался членом в гондон, наполненный теплой водой. Такой симулятор я изобрел в отрочестве, когда отчаянно пытался найти что-то близкое мягким тканям вагины, какой она мне представлялась, и вот, спустя десять лет, повторял процедуру. Глупенький мальчик с писькой. Совсем еще малыш.

Рассвело, а я сидел на кухне, пил вино и смотрел в стену. Вот и начало свободы, вот ты и остался один спустя почти три года отношений.

Иногда мы переписывались с Татьяной после, но больше не виделись. Я решил, что этого случая достаточно и надо немного отойти, ни с кем не спать. Слишком массивные впечатления.

Сигита в общаге переселилась рядом с моей комнатой, прямо в нашем блоке, вместо Доктора Актера. Я говорил ей, что это глупо, потому что сам я не собирался туда возвращаться. Почему она просто не приезжает и не завоевывает меня обратно, я не понимал, психовал.

Один раз она прислала мне какую-то глупую нежную эсэмэску, как будто у нас все нормально, а я вместо того, чтобы ответить, положил свой телефон на пень и долго бил молотком по нему.

Женя вообще ничего не понял, он молча наблюдал эту картину, потом, когда я ему разъяснил, что случилось, отдал мне свой старый телефон, который валялся у него в бардачке машины. Я случайно прочитал всю его переписку с женой за несколько месяцев, хотя никогда чужих писем не читаю. Но что-то заставляло меня читать, пока я ехал долгой дорогой с пересадками с залива до «Автово». Жена его показалась мне настоящей сатаной. Все отношения – это какой-то лютый ужас, думал я, чуть не рыдая над его браком. Лучше быть одному.

До меня доходили слухи, что режиссер Ваня чуть ли не каждый вечер приезжает в общагу и проводит время с Сигитой и Пьяницей. Они вместе куда-то катаются, пьют чай, невинно проводят время.

– Вот у тебя и парень вырисовывается, – написал я как-то Сигите по этому поводу.

– Это абсолютно не то, о чем ты думаешь, – ответила она.

У меня все сошлось. Я вспомнил, как Ваня советовал мне не потерять свою девушку, и я решил, что он влюблен в Сигиту. Вспомнил, как Илья Знойный говорил мне: «Ты теряешь свою девушку». Как-то раз я скакал по стене постройки с шуруповертом, привинчивая стропила, и ясно представил: они ведь трахнулись тогда. Я чуть не свалился между неотесанных досок вниз на эти кучи инструмента и стройматериала. Неужели все так просто? Пока я придумывал свою короткометражку, у меня под носом друг заправил моей девчонке. Не Вова был первый. Неужели из-за нее отвалились два моих друга? Теперь все сходилось. Вот в чем его секрет. Вот почему Илья Знойный сливается. Не потому, что я что-то не так сделал, не потому, что я нахамил его девушке, а потому, что он присунул моей девчонке и ему неудобно находиться рядом со мной, неудобно чувствовать себя предателем.

Это слишком сильно походило на паранойю, и, чтобы не начать обвинять Сигиту в том, что, может, было плодом моего воспаленного мозга, я написал в одну бессонную ночь сообщение Вове: «Ya vspominayu o tebe kazhdyj den’. K tebe vse vernetsya».

Насколько мне известно, все вернулось к нему в полной мере, а мне остается только сожалеть, что я этого желал.

Уже 22 декабря. Прошло больше месяца с прошлой репризы, и я очень ждал этого момента, казалось, что утону в воспоминаниях, не доберусь до островка. Но – ура! – я опять на берегу.

Когда надо было начинать писать о Марате, у меня случился ступор. С Вовой получилось как-то само собой: он начал сниться мне за несколько дней до того, как я напечатал его имя. Выглядел во сне он таким же, каким я его запомнил, только энергия стала тяжелее. Жена, дети, развод, работа, смерть отца, измены, алкоголь, драки – хоть и очень малое доходит до меня, все же его образ становится более громоздким. Во снах мы проводили время вместе, решали какие-то подростковые дела, и действие происходило в начале нулевых, но мы как будто понимали, что многое пережили с тех пор. Я даже позволил себе во сне назвать его «мусором» между делом. То есть вроде бы нам было по восемнадцать лет, но я намекаю, что это только сон и проснемся мы другими: Вова будет ментом, а я – писателем и репером, который про этого мента напишет. Вова не был ни обижен, ни удивлен. Да, я мусор, говорил его взгляд, и еще я трахал твою девчонку, и тебе надо это либо принять, либо нет. Думаю, что если смерть с кем-то из нас случится раньше, чем мы пообщаемся наяву, это уже не так страшно, потому что я чувствую возможность примирения. Возможность этого и есть примирение, как по мне.

С Маратом было тяжелее. На несколько дней я остановился. Вроде бы все понятно, я просто рассказываю, как сблизился с человеком, как он стал мне другом, как мы вместе работали, где-то между строк – моя преданность, любовь и слезы после его смерти. Он был для меня кем-то вроде гуру, или, как сказал верстальщик и оформитель моих книг Вова Седых, «метафизическим отцом». Я думал, что о нем можно рассказывать только особенными, волшебными словами. Нужно было почувствовать его одобрение на использование хотя бы обычных слов, почувствовать, как он меня направляет, его присутствие. Нужно было посетить мир мертвых.

В России любой запой или даже стресс открывают ворота в мир мертвых. Мертвые не отдыхают, они все время с тобой: ходят на работу, ездят в метро, придерживают шариковую ручку и долбят по клавишам, когда долбишь по клавишам ты. Они не знают отдыха. В России есть две полупрозрачных реальности, наложенные друг на друга. Но в Индии не так. Я не разобрался почему, но здесь я все иначе чувствую. Тут мой запрос был обработан по-другому, и я погрузился полностью.

Я решил напиться дерьмовым ромом, чтобы потом уйти в завязку. Никогда я не могу завязать без того, чтоб оттолкнуться ото дна. Зачем я это делаю со своим телом, не понимал, действовал по наитию. Но это помогло. Мы смотрели с Дашей «Дикие сердцем», я побухивал, пока не отключился, и, проснувшись, понял, что отравился очень сильно. «Олд монк» действует безотказно: я блевал, потел, галлюцинировал и не верил, что выживу. Как будто вынырнул посреди моря, лег на волнах и прокрутил несколько раз все то, о чем пытался рассказать – медленно разглядел свое прошлое, пока смерть разглядывала меня, как клопа на ладошке. Когда я пошел на поправку, то уже больше не переживал за эту книгу. Знал, что она есть, и знал, что теперь я долго буду без алкоголя, может быть, дольше всего в жизни, и что смогу много работать, смогу закончить книгу.

Хорошо напишу или плохо, я буду редактировать эту книгу, сколько надо, или брошу редактировать и издам небрежно или никак не издам. Приносят книги деньги или отнимают – спорный вопрос. Думаю, что издание книги и конвертация затраченного времени в прибыль дает процентов десять кайфа, остальные девяносто – само (мучительное) сожительство с ней.