Это сообщение заставило Рубена навострить уши.

– Виноградник? – переспросил он. – В самом деле? А сколько акров?

– Совсем немного, – отрезала Грейс, кладя конец расспросам. – Ну, словом, когда мы все потеряли, Анри оказался одним из немногих, кто не бросил нас в беде. А когда папа умер – от укуса гремучей змеи три года назад, – Анри сделал мне предложение. Я чувствовала себя такой одинокой, а он мне всегда нравился. Я согласилась.

Рубен в глубокой задумчивости потирал ладонью отросшую на подбородке щетину.

– А я-то считал, что Анри предприниматель, – напомнил он ей. – Я думал, это он обучил тебя шулерству. И всем остальным трюкам тоже.

– Я этого никогда не говорила.

А может, говорила? Она уже сама не помнила.

– Но если не он, тогда кто? И кто он все-таки такой, твой Анри, – виноградарь или мошенник?

– И то и другое, – ответила Грейс, радуясь простоте решения. К тому же это было почти правдой. – Анри человек разносторонне одаренный.

Рубен замолчал, пытаясь осмыслить услышанное.

– А зачем тебе понадобилось становиться сестрой Марией-Августиной?

– Ну, это долгая история.

– Я никуда не спешу. Она пожала плечами.

– Нам очень нужны деньги. Анри пришлось остаться дома из-за больного сердца. Ему нужна операция, и мы решили, что я могу сама…

Рубен прервал ее взрывом неподобающего случаю хохота:

– Ему нужна операция?

Грейс сердито нахмурилась, давая понять, что ее шокирует подобная бесчувственность, но его смех оказался таким заразительным, что полминуты спустя она перестала сдерживаться и рассмеялась вместе с ним.

– Ну ладно, – была вынуждена признаться она, – про операцию я соврала. Но дела идут плохо. Виноградник очень мал, урожай последних двух лет не окупал затрат. Мы рискуем потерять нашу землю. Нам нужно много денег, и как можно скорее. Рубен закивал: такие побуждения были ему понятны.

– Но все-таки почему ты нарядилась именно монахиней, Гусси?

– А почему бы и нет? Я в свое. время училась в школе при монастыре.

Это было в каком-то смысле правдой.

– Для меня разыграть монашку было проще простого, – продолжала Грейс. – Может, ты скажешь, что у меня плохо получалось?

– Готов признать, что ты доставила мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

И опять его откровенное восхищение сбило ее с толку. Похвалы Рубена Джонса почему-то слишком много для нее значили, она не могла понять, в чем дело. Нет, с ним надо держать ухо востро.

– А зачем тебе понадобилось изображать слепого? – парировала она. – Ведь ты же не собирался просить милостыню, ты изображал богача! Из кожи вон лез, чтобы дать нам понять, какой ты благородный джентльмен!

– Честно говоря, это был необъяснимый, совершенно необдуманный порыв. У меня не было никакого плана, просто хотел скоротать время и немного развлечься. Я даже не думал, что буду говорить с английским акцентом, пока он не вырвался у меня сам собой. Раньше мне приходилось изображать испанский и итальянский, но английский – никогда. Но у меня вроде бы неплохо получилось, а? – спросил Рубен с сильнейшим английским акцентом и толкнул ее локтем.

Его бахвальство неприятно поразило Грейс. Особенно обидно было вспоминать, как она сама попалась, проглотив наживку вместе с крючком, блесной и грузилом, это было любимое выражение Генри.

– Неплохо, – ответила она, поднимаясь с диванчика.

Он остановил ее, схватив за запястье, и заставил обнять себя за шею, а сам обвил свободной рукой ее талию. Они стукнулись коленями. – Эй, погоди, что ты делаешь? Последние слова были заглушены поцелуем. Грейс не могла сделать вид, будто он застал ее врасплох: когда мужчины смотрели на нее, как Рубен в этот вечер, она прекрасно знала, что у них на уме. Поцелуи можно было считать наименьшим из зол. Она сомкнула губы и замерла на деревянном сиденье в надежде, что он потеряет к ней интерес, не встретив поощрения. Это был ее любимый способ останавливать непрошеные мужские поползновения: он почти никогда не подводил, не говоря уж о том, что пассивное сопротивление выглядело куда достойнее вульгарной драки.

Глаза у нее были открыты, поэтому она заметила, когда Рубен открыл свои. Ей показалось, что она различает насмешливые искорки в их темной глубине. Но насмешка не была направлена против нее; скорее можно было подумать, что он смеется над сложившимся положением, возможно, даже над собой. Она невольно ответила ему едва заметной снисходительной улыбочкой. Его взгляд еще больше смягчился. Он начал покрывать ее плотно сомкнутые губы легкими нежными поцелуями. В ту самую минуту, когда наслаждение стало слишком острым, Грейс отвернулась.

Рубен прижался лбом к ее виску, она почувствовала на щеке его щекочущее дыхание.

– Почему ты сегодня вернулась, Грейс? – прошептал он. – Ты могла бы успеть на последний паром и быть на полпути к объятиям своего Анри, став богаче на шестнадцать сотен.

Он провел губами вдоль линии скулы. Она снова повернулась к нему лицом, чтобы положить этому конец.

– А ты не веришь, что у мошенников есть свой кодекс чести?

– Начинаю верить.

С этими словами Рубен поцеловал ее прямо в губы. На этот раз ей пришлось сделать ответный ход, и она положила руки ему на грудь, используя локти в качестве щита. Маневр прошел незамеченным. Он продолжал ее целовать, и вкус вина у него на губах уже стал казаться ей терпким. Однако сам он, проведя языком по ее крепко сжатому рту, вынес свое экспертное суждение:

– М-м-м, какая сладость!

Его тихий шепот взволновал ее до глубины души, у нее даже дух перехватило. Все это время Рубен осторожно поглаживал ее обнаженную шею, и вот его рука скользнула глубже, глубже, пока не коснулась – на один захватывающий сердце миг – ее груди. Желание вспыхнуло в ней с такой внезапной, такой неистовой силой, что Грейс схватила его руку и, хотя и не без сожаления, отвела ее в сторону. Он прижал ее голову к спинке диванчика и попытался языком заставить ее раскрыть губы. Держа его за оба запястья и чувствуя себя в относительной безопасности, она не оказала сопротивления.

Это была ошибка. Его поцелуй оказался долгим, волнующим и глубоким. И зачем только она это позволила? Знала же, что он опасен! Грейс сама себе казалась отбивной котлетой, лежащей на блюде перед изголодавшимся обжорой. Рубен втянул ее язык к себе в рот. Потом каким-то непонятным образом положение изменилось: его язык оказался у нее во рту – вкрадчивый, любопытный, неторопливый, завораживающий. Самообладание ускользало от нее, утекало, как вода между пальцев… или как одежда, как нижняя юбка, соскальзывающая с бедер к ногам…

Перед ее мысленным взором мелькнуло то же видение, что не давало ей уснуть прошлой ночью: сплетенные обнаженные тела, ее и Рубена, его длинные, сильные, ловкие пальцы, ласкающие ее… Сколько же времени прошло с тех пор, как кто-то прикасался к ней вот так в последний раз? Прошли годы.