Понтифик вернулся в кресло, посидел молча, не отпуская, однако, герцога, потом, видно что-то для себя решив, кивнул и попросил:

– Перескажите все это моему племяннику Джироламо Риарио.

– Да, Ваше Святейшество.

– На примере Флоренции, милорд.

– Конечно, Ваше Святейшество.

Когда-то только юный Лоренцо мог свободно беседовать со своим дедом Козимо Медичи, не просто задавая неожиданные вопросы, но и возражая. Академики во главе с Марсилио Фичино спорили тоже, но это были научные споры, а вот житейские…

Впрочем, то, о чем часто беседовал с внуком дед, тоже впору называть философией. Пятнадцатилетний юноша был слишком молод, чтобы понять все, что говорил дед, но Козимо на это и не надеялся, просил только запомнить, а осмыслить позже.

– На вершину нужно подниматься не для того, чтобы показать себя миру, а чтобы посмотреть на него.

– Свысока? – осторожно интересовался внук, знающий, что дед слишком скромен, чтобы выставлять себя перед кем бы то ни было.

– Нет, чтобы убедиться, что мир велик, а ты ничтожен.

– Но разве не велик тот, кто на вершине? Ведь он смог подняться выше всех.

– Велик только для самого себя. Чем выше поднялся, тем меньше задавайся. Кто снизу заметит тебя на вершине горы? А будешь орать, решат, что зовешь на помощь.

Лоренцо не задаваться помогали не столько наставления разумного деда, сколько собственная натура. Распускать хвост может только павлин. Глупая птица, ему все равно делать нечего. Лоренцо некогда, он даже к прозвищу Великолепный относился с прохладцей, только позже, когда понял, что оно может помочь семье, стал пользоваться, а в юности не обращал внимания.

Молодости же у него просто не было, словно сразу из беспечной юности шагнул в мудрую зрелость. Вот тогда и пригодились дедовы советы.

Раньше беззаботное веселье было нормой, теперь едва ли удавалось посвятить ему крохи от целого дня. Но Лоренцо старался, чувствуя, что иначе жизнь потеряет существенную свою часть. Он писал шутливые поэмы, озорные стихи и наставления друзьям.

Вот и теперь, когда принесли сообщение от хозяина Фаэнцы, Великолепный кивнул гонцу:

– Подожди минутку, я сейчас письмо отправлю и прочитаю то, что ты привез. Или это срочно?

– Нет, милорд. Просто мне нужен ответ. Я подожду.

– Иди, тебя пока накормят.

Лоренцо дописал последнее четверостишье шутливого наставления влюбленному приятелю:

Со вздохом запечатал послание и взялся за привезенное из Фаэнцы. Что ж, шутке минутка, а делам все остальное время – такова судьба Медичи.

К счастью, в письме не было никаких неприятных известий, только просьба принять у себя кондотьера Джанбаттисту Монтесекко, чтобы посоветоваться по поводу устройства земельных дел в Фаэнце, вернее, предупреждения возможных споров после смерти нынешнего главы, который при смерти.

Лоренцо невольно проворчал:

– Крещу уже каждого второго ребенка во Флоренции, на свадьбах не бываю разве что в деревнях в горах, да и то у вдов и вдовцов. Осталось только разбираться с завещаниями…

Да, с одной стороны, это статус Хозяина города, с другой – страшно обременительно. Если Великолепный во Флоренции, то всякий день либо крестный отец, либо почетный гость, либо милостивый судья. Отец Отечества, а ведь ему и тридцати нет.

Конечно, он согласился принять прославленного кондотьера, о чем и написал в ответ. Запечатав листок сургучом, Лоренцо на миг замер. Что, если перепутать письма и отправить шутливое стихотворение Монтесекко? Понял бы он шутку или обиделся?

– Поживем – увидим, – решил Великолепный, и позвал едва успевшего вгрызться зубами в аппетитную гусиную ножку гонца.

– Где миледи?

– Позирует, милорд. С самого утра, – услужливо пояснил слуга.

Катарина Сфорца и впрямь больше трех часов стояла, терпеливо изображая счастливую новобрачную – Мелоццо де Форли создавал большой картон будущей фрески уже строившегося на Марсовом поле нового палаццо для любимого племянника папы Сикста Джироламо Риарио.

Глянув, как работает художник, Джироламо довольно расхохотался:

– Хорошо, что тебе не пришло в голову заставить меня стоять вот так. Не поздоровилось бы.

– А меня можно?! – возмутилась та, которую через несколько лет прозовут «тигрицей Романьи». – Остальное дорисуешь хоть с себя самого!

– Хорошо, миледи, основное я уже нарисовал, – неожиданно согласился Мелоццо.

Катарина подошла к картону и буквально задохнулась от возмущения: все утро она старалась не шевелиться, у несчастной женщины затекла шея, буквально онемели руки и ноги, болела спина, а Мелоццо все это время рисовал пейзаж на заднем плане?!

– Ты?!. В моем изображении со вчерашнего дня ничего не изменилось!

– Но, миледи, на черновом картоне нет смысла рисовать подробно, – под хохот супруга Катарины пытался оправдаться художник.

– Так какого черта ты заставил меня позировать, пока рисовал деревья на горизонте?! – бушевала красавица.

Риарио продолжал хохотать, довольный гневом супруги. Недаром Галеаццо Сфорца больше других любил именно эту незаконнорожденную дочь. Настоящая дикая кошка.

– Думаю, ты простишь его, дорогая, когда увидишь, как будет выглядеть наш дворец. Мелоццо, покажи миледи рисунки.

Опасливо косясь на все еще кипевшую гневом Катарину, Мелоццо вытащил из большой стопки несколько картонов.

Через столетие и еще позже этот дворец будет перестроен и значительно расширен, но в одной из комнат римского палаццо Альтемпс до сих пор сохранилась фреска, написанная Мелоццо с того самого картона. Она изображает счастливых новобрачных – племянника папы Сикста Джироламо Риарио и внебрачную дочь миланского герцога Галеаццо Сфорца Катарину.

Когда разговор о будущем дворце был закончен, Джироламо пригласил супругу:

– Я еду по делам в Форли и Имолу. Не хочешь со мной?

– Конечно хочу. Терпеть не могу Рим!

Риарио понимал почему – римские матроны не жаловали внебрачную дочь миланского герцога, даже признанную законной, а гордая Катарина Сфорца не желала склонить головы ни перед одной из этих дам. Он притянул жену к себе:

– Тебе и не придется здесь жить, дорогая. У нас будет другая столица герцогства.

Знал, что Катарина не выдаст, но и лишнего не спросит. Пока достаточно этого, их с папой разговор о Флоренции жене ни к чему.

В Форли поехали через Перуджу и Чезену. В Чезене (как кстати!) оказался по делам герцог Урбино. Форли совсем рядом и Монтефельтро можно пригласить к себе, но Риарио предпочел устроить ужин там и после ужина просидел с новоиспеченным герцогом всю ночь, что-то обсуждая и записывая. Катарина вопросов не задавала и беседе своим присутствием не мешала.