– Могу я чем-то помочь? – язык не слушался.

Он подошел еще ближе, мое платье теперь касалось его рубашки, кожа нагревалась от жара его тела.

– Рина, – с хрипотцой произнес он. – Уходите.

Льдисто-голубые глаза затопили расширенные зрачки.

– Нет, – выдохнула я.

Меня захлестывало его мощной, сокрушительной аурой.

– Я не люблю насиловать женщин.

– А если я не против?

Его пальцы обожгли прикосновением щеку, скользнули по губам, к шее – и ниже. Резким внезапным движением он развернул меня к себе спиной. Прижал так, что стало невозможно дышать. Дыханием опалил ухо, вдавил бедра – и толкнул вперед, к столу. Я не удержала равновесия и уперлась руками в столешницу. Дыхание сбилось, сердце колотилось, как сумасшедшее, колени подгибались.

Затрещала ткань, когда он одним сильным движением задрал мое платье. Горячей рукой стянул кружева. Звякнула пряжка его ремня.

Это было резко и жестко. Край стола больно упирался в ноги, его руки оставляли синяки на бедрах. Из горла вырывались хрипы.

В конце он резко дернул меня на себя и так же резко отстранился. Я упала грудью на стол, сбила рукой стопку бумаг, они разлетелись по паркету. Секунду царила тишина. А потом хлопнула дверь-за-панелью.

Я выдохнула и выпрямилась. Дрожащими руками натянула белье и одернула платье, стараясь не думать…

Он просто ушел?

Просто молча ушел?

Я минуту цеплялась за спинку его кресла и смотрела на дверь.

Ничего. Ни звука.

Я закусила губу от разочарования и на негнущихся ногах дошла до приемной. Механически собрала сумку, выключила компьютер, оделась.

Только ночная сентябрьская прохлада сумела немного проветрить мутную, разгоряченную голову.

Ладно. Пусть не совсем так, как я себе представляла, но это случилось.

Ладно. Хорошо.

Хорошо. Правда ведь?

***

На темном крыльце сидела одинокая сутулая фигура. Я замедлила шаг, памятуя о том, как меня на днях «провожали» какие-то сомнительные личности. Пока фигура на подняла голову, чтобы глотнуть что-то из бутылки, и фонарь не осветил несчастное лицо.

Вадя.

– Пить не круто, Вадя, – я поднялась по ступеням. Он посмотрел на меня снизу-вверх, взгляд его блуждал, а половина лица распухла и наливалась огромным живописным синяком. Ого. Похоже, его отец вложил в удар магию. Вряд ли намеренно, конечно…

– Я не пытаюсь быть крутым. Я пытаюсь быть пьяным, – его язык заплетался.

Ключи опять затерялись в черной дыре сумочки, и пока я их искала, дверь открыл слуга.

– Не мог пустить его внутрь? – прошипела я.

– Господин не захотел войти.

Я закатила глаза и потянула господина за куртку – да, это в его стиле, заниматься самобичеванием в максимально некомфортных условиях. Вадя, пошатываясь, побрел за мной, запнулся на верхней ступеньке и врезался плечом в косяк – в бутылке заплескалось.

Слуга помог ему разуться, и мы вместе довели Вадю до гостиной.

– Мы должны смотреть фруктам в яйцо, – пробормотал он.

– Протрезвей, дорогой. Потом поговорим.

– Фактам, – поправился Вадик. – Фактам в яйцо.

Он добрел до дивана, упал на подушки и тут же отключился.

Я ушла в ванную и долго лежала в горячей пенной воде. Пыталась успокоиться. Почти получилось. По крайней мере, о Ваде я больше думала. А вот об его отце…

Обожемой.

Неужели все это произошло на самом деле?

Неужели…

И что же дальше?

Фантазия пустилась во все тяжкие, и я не заметила, как вода начала остывать, а пена почти вся осела.

Я замотала влажные волосы в полотенце и спустилась вниз.

Вадя спал, пуская слюни на диван. На ковре возле пустой бутылки подсыхало пятно от бренди. Просто милашка.

Надо их помирить. Только вот как?

Вопрос на миллион.

***

Утром я даже ничего не сказала ни о Кварте, ни о его сомнительных тайнах.

Первая злость прошла. Да и к тому же после вчерашнего это все казалось таким… незначительным.

Я пыталась не зацикливаться на мыслях о Талии Джонасе – обожемой, надо хоть немного держать себя в руках. Лучше сосредоточиться на не менее важном – их с Вадей ссоре.

Я помогла Ваде намазать синяк снадобьем из аптечки, и мы сели завтракать. Слуга принес яичницу, и Вадя с отвращением отодвинул от себя тарелку.

Он и слышать не хотел об отце. Стоило мне только о нем заикнуться, его похмельное сознание принялось фонтанировать обвинениями. Будто он только того и ждал.

– Ты ничего о нем не знаешь. Знаешь, скольких он запытал до смерти, довел до безумия ментальными допросами?

– Это Кварта тебе рассказала?

Вадя упрямо мотнул головой – и тут же за нее со стоном схватился.

– А то, что происходит сейчас? Знаешь, сколько каторжан гибнет каждый день? Ты знаешь, что с ними делают? Их истязают – ни за что, просто так, и держат в скотских условиях! Ты хоть видела на практике, или это было ниже твоего достоинства – заметить такое?

– Ва-адя, – предупреждающе протянула я. Его понесло.

– А дикие!

– Не говори мне про диких! – взорвалась я. И замолчала, потому что если Я поддержу этот спор, мы точно разругаемся.

– Хорошо. А война, Рина? Это ведь он был главнокомандующим. Это он запускал дезбомбы. Сколько людей – в том числе детей! – он уничтожил!

– У него будто был выбор. Иначе бы они уничтожили нас. И детей тоже! Немаги – трусливые животные, они боятся всего иного!

И если подумать, дезбомбы очень гуманное оружие массового поражения – люди не то, что ничего не почувствовали – они даже не успели ничего понять.

– Рина!

– Вадя!

Мы оба замолчали, переводя дыхание. Этот спор никуда не приведет. Вадя слегка поехал из-за этого своего двойника, а Кварта воспользовалась его растерянностью и основательно промыла мозги. Что с этим делать – непонятно.

***

Сегодня Академию никто не минировал, как, впрочем, и вчера – сообщение было ложным, – и я с нетерпением дождалась конца занятий. Хорошо хоть отменили последнюю пару – всегда обязательная Фонарева решила в кои то веки прогулять работу.

На работу я прилетела еще до начала обеденного перерыва. Спешила напрасно – Талия Джонаса не было на месте.