– Да… – растерянно сказала Вера. – Вы правы…

– А государю императору тоже весьма неудобно настраивать против себя землевладельцев, это весьма мощная сила в государстве. Поэтому я и говорю, что правительство ещё долго будет тянуть с вопросом о воле… которая никому не нужна без земли.

Наступило молчание. Вера, хмурясь, смотрела в затянутое низкими облаками небо. Команский, идя рядом, изредка поглядывал на озабоченное лицо молодой женщины, чуть заметно улыбался.

– Посмотрите, как далеко мы с вами забрались, рассуждая о мужицких судьбах! – заметил он, вглядываясь вдаль. – Вон уже мои Ставки видно! Давайте-ка забирайтесь в дрожки, и я отвезу вас к вашим гостям. Верно, уж ищут хозяйку!

– А вы что же, пан Команский? Не останетесь?

– Рад бы, да не могу! У меня ещё много что на сегодня задумано, – Команский сделал знак следовавшему за ними экипажу остановиться и протянул руку Вере, помогая ей забраться в дрожки. – А на днях, если пани позволит, заеду и расскажу, куда вам везти пшеницу. И холсты, если Крючников в Гжатске согласится. Да – и если Самойленко будет к вам опять приставать, чтоб вы ему лес за Загорихиным продали, – шлите его к дьяволу! Он, чёртов сквалыга, четверти настоящей цены вам не даст, а лес хороший! Лучше лет через пять, когда он ещё больше разрастётся, взять с него вполне.

– Пан Команский, право, не знаю, что бы я без вас делала! – искренне сказала Вера, сидя в мягко катящихся по дороге дрожках. – Мне вас сам бог послал, спасибо!

– Ну, пани слишком добра… – Команский, казалось, был смущён. – Как я мог вам не помочь, если Стась просил меня об этом… а мы с ним, слава богу, три войны прошли вместе! Да и, кроме того…

Он недоговорил, запнувшись, словно вспомнив о чём-то запретном. Вера не переспросила, глядя в седую отуманенную даль и думая о своём.

Уже у самых Бобовин Команский заговорил снова:

– Пани Вера, те книги, которые вы просили, мне прислала с оказией сестра из Петербурга. Я буду счастлив завезти их вам на днях. И все толстые журналы Ядвига для меня скупила, поскольку, покуда они дойдут до вас почтой…

– Как замечательно, благодарю вас! – обрадовалась Вера. – Это такой драгоценный подарок для меня! Но зачем же вам самому трудиться? Я пришлю к вам Якова, он всё заберёт и…

– Не лишайте меня удовольствия лишний раз увидеть вас.

Это было сказано обычным мягким и шутливым тоном, которым Команский всегда говорил с Верой. Но какая-то незнакомая нотка, проскользнувшая в его голосе, заставила Веру вздрогнуть и внимательнее взглянуть на мужчину напротив. Светлые глаза из-под густых сросшихся бровей смотрели на неё в упор. Но Команский больше ничего не сказал. Он слегка коснулся руки Веры губами и мягкими усами, коротко поклонился и вскочил в дрожки. Вера, стараясь побороть нахлынувшее смятение, быстро пошла через пустой сад к дому.

«Господи, только этого недоставало… Только этого мне не хватало! Нет, не может быть, мне показалось… Да что я, господи, – наша Александрин, чтобы мне чудилось мужское внимание там, где его и следа нет?!. Что за чушь, право же… Обычная вежливая болтовня, обычные комплименты, он всем их говорит, дамы от него без ума… Книги вот привезёт, как чудесно! Но никому другому Команский книг не возит… Так ведь их больше никто и не читает! Во всём уезде, кажется, только я и он, и то надо мной все кумушки смеются. Ему интересно поговорить со мной, я – вдова его покойного друга, он чувствует себя обязанным помогать мне… Только и всего! А мне лезут в голову глупые бредни… Скоро стану такой же, как все окрестные гусыни!»

Неожиданно новая, тревожная мысль поразила Веру так, что она почувствовала озноб на спине и остановилась у заросшей клумбы с георгинами так резко, словно у неё внезапно отказали ноги.

«Бредни?! А когда твой покойный муж открыл тебе, что три года был в тебя влюблён, а ты этого даже не замечала, – это тоже были бредни?! Любая дурочка, та же Александрин, с лёту обо всём бы догадалась, – а мадемуазель Иверзнева думала лишь о том, какое замечательное у неё жалованье и как чудно к ней относятся в доме! А мужских знаков внимания барышня не видит, они для неё – тьфу, пустяки! И чем всё кончилось, дорогая моя? Нелепым, тяжёлым замужеством, вдовством, связавшим тебя к тому же по рукам и ногам! А Никита, Никита?! Боже мой! Ведь всё то же самое, всё было то же самое! Мишка говорит, что он был влюблён в меня с первого дня, жил только мною, а я… Я разве видела, понимала это?! Ни разу за столько лет не дала ему даже возможности поговорить, объясниться, всё обращала в шутку… Да для тебя это и было шуткой! Бессмысленный «синий чулок», учёная барышня с книжкой! И чем всё закончилось?! Ты – вдова, связанная словом ещё на много лет! Он – пропадает один, опускается… Ты не смогла даже написать ему, не смогла объяснить… И что теперь? Снова ничего не видишь? Снова долбишь сама себе, что Команский попросту любезен и вежлив? Чёрта с два!»

Выругавшись яростно, по-мужски, Вера кулаком вытерла невесть откуда набежавшие слёзы, вздохнула и мрачно уставилась на обрызганный дождём роскошный багрово-красный георгин.

«Ну, и что ж теперь? Начинать пороть горячку? Отказать Команскому от дома, дабы избежать… Чего избежать, глупая? Он что – сделал тебе предложение? Нет. И не сделает. Уже двенадцать лет живёт без жены и прекрасно себя чувствует, так зачем же ему вновь связываться с женщиной? А он, между прочим, единственный, от кого можно ждать помощи, хоть какой-то поддержки… Кому я пшеницу продам наконец?! И ведь свинство не принимать друга покойного мужа лишь потому, что… Да вовсе нет никакой причины! Я просто выставлю себя круглой дурой перед всем уездом, оскорблю достойного человека, который не сделал мне ничего, кроме хорошего, – только и всего… Нет, это всё усталость, простая усталость, и более ничего… Скоро всё наладится, работы уже закончены, пшеницу с житом продадим… и холсты… Целую зиму можно будет гулять, читать и слушать, как Аннет играет на фортепиано! И сразу всё пойдёт прежним чередом». Вера вздохнула, грустно улыбнулась и заспешила по облетевшей дубовой аллее к дому. Она надеялась, что натанцевавшиеся вчера до упаду гости ещё спят и у неё будет время в одиночестве выпить чашку чаю и прийти в себя.

Не тут-то было. На пустой веранде возле пыхтящего самовара Веру встретила свежая и бодрая Раиса Алексеевна Протвина.

– Твоя Домна, Верочка, – просто чудо из чудес! – радостно сообщила она, увидев поднимающуюся по крыльцу хозяйку. – Не успела я появиться – сейчас самовар, и крендельки свежие! Золото, а не горничная! И ты, птичка ранняя, хозяюшка, – раньше всех на ногах! Скажи-ка, это не Андрея Львовича Команского дрожки с час назад отъехали?

– Его, – подтвердила Вера, стараясь скрыть досаду (всю ночь в дозоре, что ли, эта старая лиса просидела?..). – Пан Команский отъехал рано утром. Сказал – дела в уезде.

Раиса Алексеевна вдруг отложила надкушенный кренделёк, отодвинула чашку, и её губы собрались в оборочку: как всякий раз, когда госпожа Протвина намеревалась сообщить нечто важное.

– Верочка, не сердись на меня, моя милая, но я, как старая подруга твоей покойной матери, обязана предупредить тебя: твоё поведение опрометчиво!