— Вторичной синюшности, которая указывали бы на то, что тело перемещали при формировании гипостаза, не наблюдается. Судя по тому, что я вижу, его, уже в мешке, положили на поддон и больше не передвигали. — Я прикрепляю диаграмму тела к планшету и отмечаю бледные места вдавливания от пояса, ремня, ботинок, носков.

— Ни руками не шевелил, ни метался — это уже хорошо, — говорит Анна.

— Вот именно. Если бы очнулся, то, по крайней мере, пошевелил бы рукой. Так что и впрямь хорошо, — соглашается Марино, выводя картинку на экран компьютера.

Ни пирсинга, ни татуировок на теле нет. Кожа чистая и гладкая, ногти аккуратно подстрижены, как у человека, не занимающегося физическим трудом или работой, при которой на руках или ногах могли бы образоваться мозоли. Я ощупываю голову, но никаких дефектов вроде трещин, переломов или чего-то еще не обнаруживаю.

— Вопрос. Лежал ли он лицом вниз, когда упал. — Марино просматривает присланный следователем Лестером Лоу имейл. — Или оказался на спине, как показывают эти фотографии, потому что его перевернули ребята из неотложки?

— Если они делали искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, то должны были положить его на спину. — Я подхожу ближе.

Марино просматривает фотографии. Они все одинаковые, но сделаны с разных точек: жертва на спине, темно-зеленая куртка и джинсовая рубашка расстегнуты, голова повернута в сторону, глаза полузакрыты; вот лицо крупным планом — на губах мусор, частички сухих листьев, травы, песчинки.

— Дай крупнее, — говорю я, и Марино кликает «мышкой» — картинка приближается, увеличивается, лицо заполняет экран.

Я возвращаюсь к телу, осматриваю лицо и голову, ищу повреждения и отмечаю ссадину на подбородке. Отворачиваю нижнюю губу и нахожу маленькую ранку. Скорее всего, при падении он ударился лицом о гравий и слегка прикусил губу.

— Слишком мелкая для того количества крови, что я видела, — говорит Анна.

Я соглашаюсь.

— Но это значит, что он падал лицом вниз, то есть свалился как подкошенный. Не успел даже руки выставить вперед. Где мешок, в котором его доставили?

— Я расстелила его на столе в прозекторской, подумала, что вы захотите взглянуть. И одежда там же сушится. Когда раздела, то все убрала в шкаф возле вашего рабочего стола.

— Хорошо. Спасибо.

— Может, его кто-то ударил, — говорит Марино. — Отвлек толчком или ударом локтем в лицо. А потом уже пырнул в спину. Но тогда это было бы на записи.

— Если бы кто-то ударил его в лицо, след остался бы более заметный, чем та ранка на губе. Посмотри на мусор на губах и положение наушников. — Я подхожу к компьютеру, щелкаю «мышкой» и показываю. — Похоже, он все-таки упал лицом вниз. Наушники лежат вот здесь, футах в шести, под скамейкой. Следовательно, удар о землю был достаточно сильный, чтобы они отлетели на такое расстояние и отсоединились от спутникового радио, которое, скорее всего, лежало в кармане.

— Если только их кто-то не убрал, — вставляет Бентон. — Возможно, отбросил, чтобы не мешали.

— Это второй вариант, — соглашаюсь я.

— Ты имеешь в виду кого-то, кто хотел ему помочь, — говорит Марино. — Сбежались люди, суета, и наушники оказались под скамейкой.

— Или же кто-то отбросил их умышленно.

Я замечаю кое-что еще и, пропустив несколько снимков, останавливаюсь на том, где показано левое запястье. Нацеливаюсь на стальные часы с тахеометром, на циферблат из углеродного волокна. Временная отметка на фотографии — пять семнадцать пополудни, однако часы показывают другое — десять четырнадцать, на пять часов позднее.

Я указываю на снимок и обращаюсь к Мариино:

— Ты сказал, что, когда снимал часы сегодня утром, они уже вроде бы стояли. Точно? Или, может, ты так решил, потому что время на них было другое, не наше?

— Нет, они стояли. Говорю же, часы самозаводящиеся, остановились где-то утром, около четырех.

— Похоже, их поставили на пять часов позже нашего ВПВ[27]. Видишь?

— Вижу. Тогда получается, что они остановились около одиннадцати вечера по-нашему. Значит, их с самого начала поставили неправильно, а потом они еще и остановились.

— Может, он находился в какой-то другой часовой зоне и прилетел откуда-то издалека, — замечает Бентон.

— Вот закончим здесь, и я сразу отправляюсь на поиски его квартиры, — обещает Марино.

Я проверяю записи в регистрационном журнале — стандартное отклонение равно нулю, уровень шума системы в пределах нормы.

— Готовы?

Мне не терпится начать сканирование. Я хочу посмотреть, что у этого парня внутри.

— Делаем томограмму, собираем данные и переходим к трехмерному осмотру с пятидесятипроцентным перекрытием, — говорю я Анне.

Она нажимает кнопку, и стол уходит в сканер.

— Изменим немного порядок. Начнем не с головы, а с грудного отдела, но как контрольную точку оставим, разумеется, глабеллу.

Глабелла, или надпереносица, — место между бровями, над носом, используемое нами при пространственной ориентации.

— Поперечный разрез грудной клетки точно коррелируется с отмеченной вами областью.

Мы возвращаемся в аппаратную, и я на ходу пробегаю глазами по списку.

— Устанавливаем локализацию раны, изолируем эту область и все сопутствующие повреждения, ищем любые ключи в раневом проходе.

Я сажусь между Олли и Анной. За спиной у нас устраиваются на стульях Бентон и Марино.

За стеклянным окном сканера видны голые ноги покойника.

Я даю инструкции.

Слышатся звуки электронной пульсации — в рентгеновской трубке начали вращаться детекторы. Первый скан выполняется за шестьдесят секунд. Я вижу все на экране компьютера в режиме реального времени, но не вполне понимаю, что именно вижу. Нет, такого быть не должно. Может, это со сканером что-то случилось? Или — совсем уж безумная мысль — мы получили доступ к какому-то другому файлу и видим другого человека?

Что это?

— Господи, — выдыхает Олли, всматриваясь в странные изображения, которых просто не может здесь быть.

— Сориентируйся по времени и в пространстве, выровняй рану слева направо и вверх, — командую я. — Покажи входное отверстие, вот так. Раневой канал есть, а потом он исчезает? Как такое может быть?

— Это что еще за чертовщина? — озадаченно вопрошает Марино.

— Никогда такого не видела, — говорю я. — И уж точно не при колотой ране.

— Во-первых, воздух, — недоумевает Олли. — Чертовски много воздуха.