Обычно меня это не беспокоит или беспокоит не настолько сильно, как следовало бы, потому что я принадлежу к старой школе судмедэкспертов, людям стоическим и закаленным, испытывающим даже своеобразную, в некотором смысле извращенную гордость оттого, что они ничего не боятся и ни к чему отвращения не испытывают. Черви, испражнения, гниющая плоть, раздувшаяся, скользкая, позеленевшая, и даже СПИД — им все нипочем. В отличие от остальных, живущих в мире фобий и федеральных инструкций, предусматривающих и регламентирующих абсолютно все. Я помню, как ходила когда-то по моргу — без защитной маски, с сигаретой и чашкой кофе, как трогала мертвецов, осматривала раны и производила измерения. Но я никогда не была неряшливой в обращении с инструментами и всегда содержала в чистоте и порядке свое рабочее место. Я никогда не была небрежной.

Я бы никогда не положила на инструментальный столик препаровальную иглу, не вымыв ее в горячей мыльной воде. В тех моргах, где мне довелось работать, эта вода постоянно гремела в глубоких металлических раковинах. Уже работая в Ричмонде — и даже раньше, в Армейском медицинском центре Уолтера Рида, — я знала о ДНК и ее будущем использовании в суде и прекрасно понимала, что все, что мы делаем на месте преступления, в прозекторской и лабораториях, может быть поставлено под сомнение защитой. Контаминация грозила стать безжалостной Немезидой, и хотя мы теперь не всегда отправляем хирургические инструменты в автоклав, но точно не швыряем их на грязную доску, едва сполоснув под краном.

Я беру восемнадцатидюймовый анатомический скальпель и замечаю пятнышко засохшей крови на рифленой стальной рукоятке. Замечаю на лезвии, которому полагается быть острым как бритва и блестеть как полированное серебро, царапины и зазубрины. Замечаю кровь на зубцах медицинской пилы и засохшие пятна на катушке дратвы и на игле. Я перебираю зажимы, ножницы, костоломы, долото, гибкий зонд и с огорчением вижу, в каком все запущенном состоянии.

Скажу Анне — пусть все здесь вымоет. Вскрытие надо проводить в чистом помещении. Дав себе зарок — до конца моей первой недели проверить все системы, — я подхожу к столу, рядом с которым на стене висит диспенсер для бумажных полотенец. Отрываю бумагу и накрываю секционный стол — не свой, а другой, который почище. Надеваю одноразовый халат — возиться с лямками не хватает терпения — и возвращаюсь к своему рабочему месту. У стены — большой белый полипропиленовый сушильный шкаф на резиновых колесиках и с двойной акриловой дверцей, которую я открываю, набрав код на цифровой панели. В шкафу бледно-зеленая нейлоновая куртка с черным флисовым воротником, джинсовая рубашка, черные рабочие брюки, трусы-боксеры — каждый предмет на своей стальной вешалке. Внизу — потертые кожаные ботинки и серые шерстяные носки. Кое-что из одежды я уже видела на экране айпада, и оттого, что теперь они здесь, мне становится как-то не по себе. Вентилятор и сухие воздушные фильтры негромко урчат. Просматриваю ботинки и носки — ничего примечательного. Трусы белые, из хлопка, с эластичным поясом — ни пятен, ни каких-либо дефектов.

Я раскладываю куртку на застеленном бумагой столе, проверяю карманы, убеждаясь в том, что в них ничего нет, беру диаграмму одежды и планшет и начинаю делать пометки. На воротнике пыль, песок, сухие бурые листья — все, что прилипло, когда парень упал. Трикотажные манжеты тоже грязные. Материал, из которого пошита куртка, грубый, непромокаемый, черная подкладка тоже плотная, так что проткнуть и то и другое можно лишь хорошим, очень острым лезвием. Крови внизу на подкладке нет, как нет ее и вокруг небольшой дырочки на наружной стороне куртки, но в районе плеч, на рукавах и спине с внешней стороны темные засохшие пятна. Кровотечение открылось, когда его положили в мешок для транспортировки в ЦСЭ, и кровь скопилась именно под плечами и верхней частью спины.

Не знаю, сколько времени продолжалось кровотечение, пока он лежал сначала в мешке, а потом в холодильной камере, но одно мне ясно: кровь шла не из раны. Я раскладываю рубашку — джинсовую, с длинными рукавами, размер S, — улавливаю слабый запах то ли одеколона, то ли лосьона и вижу темное засохшее пятнышко крови возле оставленного лезвием разреза. Похоже, Марино и Анна действительно не ошиблись — кровотечение изо рта и носа открылось, когда наш клиент, полностью одетый, лежал в мешке. Кровь стекала с лица в мешок, собиралась в лужу и, просачиваясь, капала на землю и на пол. Предположение подтвердилось, когда я заглянула в мешок, самый обычный, взрослого размера, черный с нейлоновой застежкой-молнией. По бокам у него плетеные ручки с заклепками. Если нет дыр, если все в порядке с термосваренными швами, то протечка случается именно в этих местах, особенно если мешок дешевый. Как, например, этот, за двадцать пять долларов, из толстого полихлорвинила.

Принимая во внимание то, что я видела на экране, очевидную быстроту и внезапность нападения и почти мгновенный разрушительный эффект, кровотечение выглядело совершенно нелогичным. И теперь еще более нелогичным, чем утром, когда Марино рассказал о случившемся в Довере. Обширное разрушение внутренних органов могло вызвать легочное кровоизлияние и кровотечение из носа и ротовой полости, но оно случилось бы почти мгновенно. Почему этого не произошло сразу, я не понимаю. Кровь должна была пойти и потом, когда санитары пытались реанимировать его, и тогда стало бы ясно, что дело не в аритмии.

Я выхожу из секционного зала и поднимаюсь наверх, припоминая, на что еще обратила внимание, когда смотрела видеофайл. Черные перчатки. Зачем он надел их, собираясь на прогулку в парк? И где они сейчас? Перчаток я не видела. Ни в сушильном шкафу, ни в шкафу для вещественных улик, ни в карманах куртки. Судя по записи, сделанной скрытой камерой, в момент смерти наш клиент был в перчатках. Что именно я видела на айпаде, когда ехала с Люси и Марино? Рука в перчатке появилась в рамке, как будто мужчина отгонял какое-то насекомое, шорох от контакта перчатки с наушником и голос — Какого?.. Эй!.. — голые деревья, летящая в камеру галька, глухой удар падения и мелькнувший край длинного черного пальто. И потом тишина… голоса окруживших его людей…

Дверь рентген-кабинета закрыта, все ушли, тихо, в полутемной комнате мерцает лишь белый экран сканера. Останавливаюсь, чтобы позвонить Анне, хотя если она уже в Маклине, в лаборатории нейровизуализации, то толстые бетонные стены не пропустят сигнал. Но, к моему удивлению, она отвечает.

— Где вы? — спрашиваю я и слышу музыку.

— Подъезжаем. — Анна, должно быть, в машине, Марино за рулем, включено радио.

— Когда ты убирала одежду, ты не видела пару черных перчаток? У него могли быть толстые черные перчатки.

Пауза. Слышу, как она обращается к Марино. Потом слышу его голос, но слов разобрать не могу.

— Нет, — говорит Анна. — И Марино их тоже не видел. Когда тело поступило в отдел идентификации, перчаток на нем не было. По крайней мере, Пит их не помнит.

— Расскажи подробно, что именно случилось вчера утром.

— Постой здесь минутку. Нет, не там, а то они выйдут. Охранники. Просто подожди здесь. — Анна разговаривает с Марино, потом снова со мной. — Ну вот. В начале восьмого в рентген-кабинет пришел доктор Филдинг. Мы с Олли, как вы знаете, всегда приезжаем раньше, к семи. К тому же он беспокоился из-за крови. Капли были на полу в холодильнике и около него. В мешке тоже было много крови.