– Ну… знаю…

– Ты мне веришь? А? Говори. Веришь? Я же для тебя стараюсь, глупый. Потом спасибо скажешь. Веришь, говори?

– Ну… верю…

– Не – ну, верю! А – верю, Зинаида Михайловна.

– Верю, Зинаида Михайловна.

– Не будешь реветь больше?

– Не буду.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Дай честное пионерское, что не будешь реветь и никому не скажешь!

– Честное пионерское.

– Что, честное пионерское?

– Не буду реветь и никому не скажу…

– Ну вот. Ты наверное думал, что я смеюсь над тобой… думал, говори? Думал? Ведь думал, оболтус, а? – тихо засмеялась она, качнув его за плечи.

– Немного… – пробормотал Чернышев и улыбнулся.

– Глупый ты, Чернышев. Тебе что, действительно ни одна девочка это место не показывала?

– Неа… ни одна…

– И ты не попросил ни разу по-хорошему? Посмотреть?

– Неа…

– А хотел бы посмотреть? Честно скажи – хотел бы?

Чернышев пожал плечами:

– Не знаю…

– Не ври! Мы же на чистоту говорим! Хотел бы? По-пионерски! Честно! Хотел бы?!

– Ну… хотел…

Она медленно приподняла юбку, развела пухлые ноги:

– Тогда смотри… смотри, не отворачивайся…

Чернышев посмотрел исподлобья.

Она поправила сползшие на сапоги колготки и трусы, шире развела колени:

– Смотри. Наклонись поближе и смотри…

Шмыгнув носом, Чернышев наклонился.

– Ну, видишь?

– Вижу…

– А что же сначала испугался? А?

– Не знаю… Зинаид Михална… может не надо…

– Как тебе не стыдно! О чем ты только что говорил? Смотри лучше!

Чернышев молча смотрел.

– Тебе видно хорошо? – наклонилась она к нему. – А то я встану вот так…

Она встала перед ним.

Чернышев смотрел в ее густо поросший черными волосами пах. Над ним нависал гладкий живот с большим пупком посередине. На животе ясно проступал след от резинки.

– Если хочешь, можешь потрогать… потрогай, если хочешь… не бойся…

Зинаида Михайловна взяла его еще влажную от слез руку, положила на лобок:

– Потрогай сам… ну… потрогай…

Чернышев потрогал мохнатый холмик.

– Ведь нет же ничего странного, правда? – улыбнулась покрасневшая Зинаида Михайловна. – Нет? А? Нет, я тебя спрашиваю?

Голова ее покачивалась, накрашенные губы нервно подрагивали.

– Нет.

– Тогда потрогай еще.

Чернышев поднял руку и снова потрогал.

– Ну, потрогай еще. Вниз. Вниз потрогай. Не бойся…

Она шире развела дрожащие ноги.

Чернышев потрогал ее набухшие половые губы.

– Потрогай еще… еще… что ты боишься… ты же не девочка… пионер все-таки…

Чернышев водил ладонью по ее гениталиям.

– Можно сзади потрогать… там ближе даже… смотри…

Она повернулась к нему задом, выше подняла юбку.

– Потрогай сзади… ну, потрогай…

Чернышев просунул руку между нависающими ягодицами и снова наткнулся на влажные гениталии.

– Ну вот… потрогай… потрогай побольше… теперь снова спереди потрогай…

Чернышев потрогал спереди.

– Теперь снова сзади… вот так… потрогай посильнее… смелее, что ты боишься… там есть дырочка… найди ее пальцем… нет, ниже… вот. Просунь туда… вот…

Чернышев просунул палец во влагалище.

– Вот. Нашел… видишь… дырочка… – шептала Зинаида Михайловна, сильнее оттопыривая зад и глядя в потолок. – Нет… побудь еще там… вот… встань… что ты сидя.

Чернышев встал.

– Одной рукой сзади пощупай, а другой спереди… вот так…

Он стал трогать обеими руками.

– Вот так. А хочешь и я у тебя потрогаю? Хочешь?

– Не знаю… может не надо…

– А я знаю, что хочешь… я потрогаю только… ты же у меня трогаешь… мне тоже интересно…

Она нащупала его ширинку, расстегнула и пошарила рукой:

– Вот… вот… видишь… у тебя маленький такой… и когда ты подрастешь… то есть когда он вырастет… вот… то ты уже… потрогай еще, не бойся… вот… и ты можешь в дырочку войти… вот… а сейчас еще рано… зачем ты руку убрал… еще потрогай…

Зазвенел звонок.

– Ну хватит… – она выпрямилась, быстро подтянула трусы с колготками, поправила юбку. – Хватит… ну, ты никому не скажешь? Точно?

– Нет, не скажу…

– Честное пионерское?

– Честное пионерское.

– Ведь это наша тайна, правда?

– Ага.

– И ребятам не скажешь?

– Не скажу.

– И маме?

– И маме.

– Поклянись. Подними руку и скажи – честное пионерское.

Чернышев поднял надо лбом липкую ладонь:

– Честное пионерское.

Зинаида Михайловна повернулась к висящему над столом портрету Ленина:

– Честное партийное…

Звонок снова зазвенел.

– Это что, на перемену или на урок? – пробормотала завуч, трогая ладонью свою пылающую щеку.

– На перемену… – подсказал Чернышев.

Зинаида Михайловна подошла к окну, отдернула шторы, потом повернулась к Чернышеву:

– Я не очень красная?

– Да нет…

– Нет? Ну, беги, тогда. И постарайся больше не хулиганить…

Она стала отпирать дверь:

– Беги… постой! Ширинку застегни.

Отвернувшись, он застегнул ширинку.

– У вас что щас?

– Природоведение…

– В восемнадцатой?

– Да, наверху там…

– Ну иди.

Она распахнула дверь.

Чернышев шагнул за порог и побежал прочь.

Пожалуй, ничего на свете не люблю я сильней русского леса. Прекрасен он во все времена года и в любую погоду манит меня своей неповторимой красотою.

Хоть и живу я сам в большом городе и по происхождению человек городской, а не могу и недели прожить без леса – отложу все дела, забуду про хлопоты, сяду в электричку и через какие-нибудь полчаса уже шагаю по проселочной дороге, поглядывая вперед, ожидая встречи с моим зеленым другом.