общества, опорой которому служило возрожденное православие. Из академии вышли два самых влиятельных советника Петра I – Стефан Яворский и Феофан Прокопович, познакомившие Петербург с чрезвычайно убедительными идеями абсолютизма и политических и религиозных реформ. В Киево-Могилянской академии Прокопович сочинял школьные драмы, прославлявшие историю казаков и гетмана Ивана Мазепу. Сам Мазепа тоже окончил академию, после чего учился в варшавском Иезуитском коллегиуме, некоторое время провел при польском дворе. Обладавший светским лоском, он демонстрировал свое могущество и свою образованность, предпринимая дорогостоящие строительные проекты (церкви, монастыри и светские здания в так называемом стиле мазепинского барокко). В его дворце близ Батурина была изысканно украшенная комната для проведения досуга, где висели портреты тогдашних европейских монархов и помещалась библиотека, включавшая сочинения на латинском, немецком, украинском языках и коллекцию средневековых манускриптов. Это здание, также в стиле мазепинского барокко, носило следы итальянского влияния, напоминая виленские постройки той эпохи (фасад с колоннами), и продолжало местные традиции (цветные керамическое розетки, выполненные киевскими мастерами).

Киев по-прежнему был центром книгопечатания, которое отражало этническое разнообразие региона: из 13 типографий девять печатали книги на украинском языке, три – на польском, одна – на еврейском. Вопрос о политической идентичности остается спорным: Дэвид Фрик писал о том, с какой легкостью некоторые украинские богословы и полемисты (Лаврентий Зизаний, Мелетий Смотрицкий, Касьян Сакович) причисляли себя то к униатам, то к православным, перемещаясь – физически или интеллектуально – между Киевом, Римом и Москвой. Яковенко говорит об относительной религиозной терпимости высшей знати или, по крайней мере, ее безразличию к богословским спорам, между тем как православие оставалось важнейшим фактором для некоторых идеологов. В своем «Синопсисе» (1674) Иннокентий Гизель, ректор Киево-Могилянской академии, настаивал на единстве истории восточнославянских народов, утверждая, что Приднепровье стало колыбелью общей для всей русской империи православной цивилизации. Другие обращались в поисках идентичности к казачеству и Гетманщине: светские авторы сочиняли «казацкие хроники», чтобы увековечить память о войнах казаков, независимости Гетманщины и земель Руси, облик которых определяло православие. «Летопись самовидца» конца XVII века, приписываемая Роману Ракушке (ум. 1703), представляет собой драматический рассказ непосредственного свидетеля событий.

Во второй половине XVII века Россия употребляла свою власть над Гетманщиной сравнительно мягко, в соответствии с Переяславским договором 1654 года. Хмельницкий и казаки видели в нем двустороннее соглашение и военный союз, который позволит им сохранять относительную самостоятельность: он гарантировал казакам неприкосновенность их институтов, свободу от налогов, автономию в военном отношении – то есть широкую независимость при вхождении в сферу влияния русской империи. Но гетман и казаки были вынуждены принести присягу царю от имени своего народа, и при возобновлении договора Россия всякий раз пыталась ограничить автономию казаков. Самым ощутимым действием в этом смысле стало назначение воевод и отправка гарнизонов в пять городов (1659); позднее число таких городов увеличилось. Воеводы не должны были вмешиваться в городские дела, но на практике горожане с течением времени стали обращаться к ним, если вступали в конфликт с казачьей администрацией, и русское влияние постоянно росло. Тем не менее, Зенон Когут считает, что в 1672–1709 годах наблюдалось возрождение сильной гетманской власти, после того как период наиболее жестоких военных действий остался позади.

Еще одним локусом, при помощи которого Россия стремилась осуществлять контроль над Украиной, была православная церковь. В 1686 году киевский митрополит перешел в подчинение московскому патриарху вместо константинопольского. Постепенно усилиями Москвы его юрисдикция сократилась до Гетманщины, а некоторые епархии в белорусских землях перешли в ведение московского патриарха; те же, которые находились в Правобережье, приняли унию. Но первоначально киевский митрополит получил заверения в том, что он сохранит известную автономию: это касалось церковных судов, школ, типографий, управления обширными земельными владениями.

«Потоп», настигший Речь Посполитую, особенно территории бывшей Киевской Руси и Великого княжества Литовского, был назван крайне удачно: шведы вторгались в страну с севера, русские и запорожские казаки – с востока и юга, на западе в польские дела активно вмешивалось княжество Бранденбург-Пруссия. К концу столетия Россия, Бранденбург-Пруссия и Швеция были на пути превращения в сильнейшие державы Центральной и Восточной Европы, тогда как Речь Посполитая фактически утратила суверенитет и потеряла часть территории. Помимо приобретения вассала в виде Левобережной Гетманщины, Россия получила имевшую большое значение полосу земли на западных рубежах, тянувшуюся с севера на юг. В политическом, экономическом, социальном, культурном и религиозном отношении эти области сильно отличались от московского центра. Хороший пример этому – Смоленск. Москва отвоевала его у Литвы в 1514 году и удерживала до 1611 года, затем вновь заняла в 1654-м. К этому времени Смоленск стал непохож на русские города, сделавшись форпостом политического плюрализма, какого не знала Москва. Горожане пользовались самоуправлением согласно Магдебургскому праву, знать имела в своем распоряжении польские политические институты и законные привилегии, большинство жителей были униатами. В XVII веке Москва в своей колониальной политике практиковала принцип невмешательства, гарантируя социальные права и привилегии знати, магдебургские институты – городам, где они уже существовали. Но при этом она прибегала и к принуждению, принудительно переселив, например, 300 смоленских дворян и казаков на Закамскую черту и запретив униатскую церковь на новоприобретенных территориях. Крестьяне были крепостными еще при поляках, и их положение не изменилось.

* * *

В первые 150 лет существования империи территория России колоссально увеличилась. По оценке русского ученого Я. Е. Водарского, с конца первой четверти XVII века по 1700 год территория Европейской России (к западу от Урала) выросла с 2,8 до 4 миллионов квадратных километров, еще 12 миллионов дала Сибирь. В состав империи вошли народы, степень подчинения которой была неодинаковой. Казачья вольница в пограничных областях с трудом поддавалась контролю; район Казани и Среднее Поволжье подверглись русификации в результате миграции населения. Различные народы, перешедшие в подданство России, заключали «сепаратные сделки» благодаря принципу невмешательства, лежавшему в основе российской колониальной политики. Дань собиралась мехами или деньгами, восстания жестоко подавлялись, за тяжкие и государственные преступления полагались телесные наказания, увечья или смертная казнь. Но в целом местные сообщества сохраняли свои институты, язык, религию, элиту. То была «империя различий».

А еще – империя постоянного движения, в состав которой постоянно входили новые земли, культуры и народы. В раннее Новое время оборотной стороной имперской экспансии обычно была колонизация. Государство посылало чиновников для управления покоренными народами, оно же отправляло переселенцев для навязывания норм и культуры господствующего центра. Мы завершим главу размышлениями о том, как эти проблемы выглядели в российских условиях. Историки красноречиво описывают имперскую экспансию России, но при этом уделяют внимание по преимуществу беспрестанному движению русского крестьянства. Восточные славяне в