– Придурок! – вой её, наоборот, лишь нарастал.

– Заткнись, дура! – не выдержав, Смятин оттолкнул Лину. Представил, как выйдут соседи, окажутся свидетелями истерической сцены. Хотя зачем выходить? Можно просто наблюдать в глазок. И всё знать.

– Коля! Коля! – заверещала Лина. Смятин задрожал. То ли от ярости, то ли от паники. Схватил Лину за руку.

Она вдруг обмякла, заткнулась. Глаза её расширились, и, скорчившись, будто вот-вот заплачет, она тихо сказала:

– Можешь открыть мне дверь? Просто открыть дверь.

– Хорошо, – мягко ответил Смятин. Взял протянутые ключи.

С замками он управился быстро. В квартире Лины уже не пахло корицей. Смятин положил ключи на журнальный столик. Лина стянула туфли. Смятин уставился на её ноги. Ему нравились женские ступни в тоненьких чёрных колготках.

– Извини, – прошептала Лина.

– Ничего, – пожал плечами Смятин. – Всё нормально.

Он вернулся домой. Скандал с Линой вытравил из сознания чёрную тень. На балконе Смятин дождался первых лучей рассвета. И только после этого, похмельный, лёг спать, дав себе обещание разобраться с покупкой мебели как можно быстрее.

* * *

Жена Смятина была против покупки мебели. Она хотела приобрести автомобиль. Избавиться от «Шевроле Лачетти» и купить новый «Киа Сорренто». Сам Смятин ездил на вечно барахлившем «Форде Фиеста», давненько купленном у Игоря, друга Межуева. Однако у жены постоянство было не в чести. И Смятин старался не лезть в её покупки. Раньше он ещё пытался разобраться, спорил, доказывал, но в итоге окончательно отстранился. Причиной тому стало красное пятнышко на левом глазу.

Первой его заметила коллега Смятина – пышнотелая длинноволосая Рая, беженка из Луганска, устроившаяся на работу совсем недавно. А через несколько дней, оказавшись в случайной компании, Смятин познакомился с глазнюком, как тот сам себя называл, – офтальмологом, высоким носатым человеком, чьи руки отличались маниакальной ухоженностью. Ближе к концу вечера, оторвавшись от споров о Януковиче, Смятин попросил взглянуть на красное пятнышко.

– С глазом всё в порядке. Ничего страшного. – Глазнюк не стал записывать на приём, осмотрел сразу. – Рассосётся через пару недель, но учтите, что это – сигнал, предупреждение о проблемах внутренних. Переутомились, перенервничали, и вот – перепад давления. Вы эмоциональный человек?

Смятину так не казалось. Он жил в скорлупе, не показывался из неё, но, сидя перед внимательным глазнюком, вдруг подумал, что одно не мешает другому. Эмоции бушевали, расшатывая изнутри. И, возможно, это было даже вреднее, опаснее.

– Не особо эмоциональный, – Смятин напрягся. – И у меня вроде бы всё нормально с давлением.

– А вы мерили? – глазнюк участливо наклонил голову.

– Э…

– Ну вот. Знаете, как инсульты обычно бывают? Скачок давления – и сосуд не выдерживает…

Смятин ушёл домой расстроенным. Ночью не спал, мучился от беспокойства, угрозы. Привычный шум за окном, идущий с новой дороги, казался громче обычного, раздражал. Смятин волындался по квартире, стараясь не разбудить детей, курил на балконе, наблюдая, как подозрительно долго обнимаются на спортплощадке двое пьяных, и наконец решил сходить к врачу. На всякий случай.

Терапевтом оказался крепкий старичок, чуть шепелявящий. И это смягчало удар, когда он объяснял, что «давление высоковато и надо бы пройти полное обследование». Неделю Смятин шатался по клиникам и кабинетам, меняя бахилы и настроения, пока – после анализов, кардиограммы, УЗИ, консультаций – ему не поставили гипертоническую болезнь.

– И стоило оно того? – пытался иронизировать Смятин за ужином. Жена подала отварной картофель, морковные тефтели и квашеную капусту с ароматным маслом и ялтинским луком. – Не курить, не пить. Жирного, солёного, копчёного, жареного не есть. Будто так оно просто, да?

Жена кивала, но глаза её оставались безучастными.

– Пусть таблетки пропишут, – резюмировала она и пошла к детям, оставляя Смятина кваситься вместе с капустой.

– Таблетки мы вам, конечно, выпишем, – пообещал терапевт. Окна его кабинета выходили на тёмный двор. Раньше там было светло и просторно. Росли реликтовые пихты, пережившие две крымские обороны. Но потом застройщик по кличке Кабан захапал участок и возвёл на нём шестнадцатиэтажного монстра. – И всё же поймите, гипертония – а у вас гипертония – это прежде всего следствие неправильного образа жизни.

– И что же мне делать?

– Здоровая еда, достаточное количество сна. Запишитесь в бассейн. Больше ходите. Меньше нервничайте.

– Да уж, меньше, – поиграл желваками Смятин, – будто это так просто…

Терапевт сдвинул на переносицу очки:

– Только между нами – просто! – озорно блеснул серо-голубыми глазами. – Вы подумайте об этом, подумайте, а пока вот вам, – терапевт протянул бланк с тусклой синей печатью, – рецептик…

Смятин вышел во двор, замер. Солнечные лучи пробивались сквозь кленовые листья, падали на уличных торговцев. В жидком свете те казались особенно уставшими, помятыми, старыми. И пудра на серых лицах скапливалась в морщинах, не в силах скрыть немощь и увядание. Казалось, ярче всего в этом полумёртвом пейзаже выделялась аспидно-чёрная кровяная колбаса, испускавшая чесночный запах. Ею торговали здесь с самодельных лотков. Смятин повернулся, зашагал по кипарисовой аллейке в сторону Херсонеса. Облезлая рыжая кошка увязалась за ним.

– Эй, вы уронили! – вдруг раздалось сзади.

Смятин обернулся, увидел женщину, у которой, казалось, не было ни возраста, ни черт лица – только рыжие волосы и неправдоподобно длинные, худые руки. Они протягивали ему что-то завёрнутое в белый лист.

– Возьмите, вы уронили, – повторила женщина так, словно у неё не было зубов.

Смятин повиновался, хотя вещь была не его и секунду назад он пытался сказать об этом. Но под давящим взглядом не мог сопротивляться. Он сунул найденную вещь в задний карман.

– Будьте внимательнее…

Слева раздался крик. Смятин дёрнулся, а когда повернулся опять, женщины рядом уже не было. «Давление, это всё чёртово давление!» – подумал он и заглянул в магазинчик «Продукты», ютившийся возле пафосного ресторана с мещанским названием «Парадиз». Продавщица, не разбивая хрестоматийного образа, разгадывала сканворд. Полки, вопреки природе, не терпящей пустоты, зияли проплешинами.

– Что-то негусто у вас, – осматриваясь, сказал Смятин.

– Ага, – согласилась продавщица, не отрываясь от сканворда.

Смятин молча купил баклажку пива из холодильника. Прошёл к ограде Херсонеса, уселся на скамейку с видом на Владимирский собор. Смятин помнил его таким, каким тот был в девяностых: полуразрушенным, с проваленной крышей. Тогда на Херсонесе любили бухать и трахаться, оставляя бутылки и презервативы в базиликах и подземных храмах. Руины византийской культуры оскверняли новые варвары.