Ремонт начали через месяц после сдачи дома. До этого были ещё денежные взносы, и Смятин переживал, чтобы не кинули. Перед глазами большими огненными буквами пылало: «Это твой выбор!» Смятин помнил. А когда забывал, напоминала женщина с колкими зенками и золотыми кудрями. Или старшая дочь, пухленькая, большелобая, расспрашивавшая о квартире, в которой она будет жить, когда в третий раз выйдет замуж. Примерно год назад кто-то предсказал ей, что она сыграет свадьбу трижды, и дочь поверила в это.

– Эй, не говори так! – прикрикивал Смятин, но почему-то верил и сам.

Квартиру достроили, надо было делать ремонт. И Смятин поехал из Севастополя в Киев с женой. Детей оставили тёще. Она напутствовала в своей нравоучительной, вязкой манере, оставшейся со времён работы в секретной библиотеке. Круглое лицо её, которое, если разговор заходил о детях, вдруг озарялось чем-то тёплым, сердечным, отражало тревогу. Смятин заразился ею. И, садясь в такси, не мог избавиться от беспокойства. Спор, завязавшийся в машине, раздражал ещё больше. Говорили о беженцах из Донбасса. Спорили, пикировались. Таксист объяснял, как тяжело в Крыму беженцам. Жена доказывала, что большая часть из них – халявщики и трусы. В такие моменты, когда она злословила о других, Смятин ненавидел её. И ненависть парила над всем, как дирижабль, накачанный ядами.

– Пусть лучше там сидят! Донбасс защищают!

Смятин молчал, давил в себе ненависть. Но когда жена спросила его о билетах в Киев, ответил резко. Она тут же полыхнула в ответ, и конфликт, раздражительный, неудовлетворённый, точно вернувшийся ни с чем рыболов, забрался вместе с ними в вагон. Поехал в Киев, наэлектризовывая тишину между ними. Дело, конечно же, было не в билетах. И не в беженцах. Просто слишком много накопилось за годы легко воспламеняющихся претензий, обид.

Смятин не спал, ворочался на полке. «Для чего, для чего всё это? Квартира, поездка, ремонт? Очередные споры, очередные нервы. Для чего?» Сердце билось, как выброшенная на берег рыба. Смятин вышел на перекур. Стоял в тамбуре, разглядывая чьи-то плевки на рифлёном металле. И после возвратился с решительным желанием поговорить. Но как только зашёл в купе, послышался раздражённый голос жены:

– Ты хоть жвачкой заешь, что ли. Нюхать тебя теперь. Вонищу!

Он хлопнул – как мог – раздвижной дверью и вышел в коридор. Длиннющий, на весь вагон, половик сбился, лежал неровно. За окном мелькали леса, реки, домишки. Всё какое-то чахоточное, жалкое, отфасованное от нормальной жизни. И Смятин захандрил ещё больше, уже не в силах сбрасывать балласт чёрных мыслей. Хотел выйти на ближайшей станции, уйти в ночь не глядя. Но, перекурив, понуро вернулся в купе. Накапал барбовала в «Крымскую» минералку, лёг.

Проснулся он разбитый и злой. Жена заварила пюре быстрого приготовления. Оно пахло чем-то мясным, жирным.

– Будешь?

Смятин кивнул в надежде на примирение. Постарался улыбнуться.

– На!

Жена протянула ему пластиковую чашку. Смятин ел молча, намеренно внимательно и долго. Жена равнодушно смотрела в окно. Подъезжали к Выдубичам.

На вокзале вызвали такси. Поехали к знакомым жены – сгрузить вещи. Его, моложавого, рослого, звали Вилен, её, миниатюрную, хрупкую, Милена.

Она называла его Лёней, он её Леной. Смятин тут же потерялся в этих ленинских этюдах. Отсиживался в комнате, пытаясь читать. Жена болтала с Лёней и Леной.

– Ты, если не в настроении, так хотя бы другим его не порть! – Раздражённая, она зашла в комнату. – Вежливость элементарную соблюдать надо!

В таком настроении поехали смотреть квартиру. Жене всё не понравилось. Она так и сказала Лёне и Лене. Но промолчала о том, как орала на Смятина в пахнущей штукатуркой квартире. Казалось, одна из потолочных бетонных плит с тёмными пятнами от застоявшейся воды – «сверлить и спускать надо», пояснил строитель – давила всей своей бесчувственной тушей. Впрочем, отчасти жена была права: недоработок хватало. Смятин зря подписал акт приёма.

На следующий день, после посиделок с Лёней и Леной, когда жена приятно для себя, но нервно для Смятина захмелела, поехали на квартиру вновь. Зашли в ЖЭК. Жена принялась возмущаться, почему не доделано, почему обманывают. Лицо её после вчерашнего покрылось мелкими красными пятнышками. Сотрудница ЖЭКа в больших круглых очках, делавших её похожей на муху, реагировала спокойно. Обещала исправить. И тут же вызвала прораба.

Прорабом оказалась недовольная крупная женщина. Вся в сером, с серым лицом и серыми от седины волосами. Только крупные золотые серьги выделялись на этой миссис Грей. Втроём они поднялись в квартиру Смятиных.

– Исправим, хорошо, – записывала жалобы прораб. – Да, конечно…

– А вы строителей тут хороших часом не знаете? – вдруг вырвалось у Смятина.

– Знаю. – Прораб вынула из кармана визитку.

– А нормально делают? Или как это? – поморщившись, жена ткнула пальцем в недокрашенную газовую трубу.

– Пока никто не жаловался. Толковые ребята с Западной Украины, – сказала прораб и ушла, оставляя Смятиных в ожидании строителей.

Но перед ними зашли другие – чернявые, низкорослые, в одинаковых синих комбинезонах. Предложили свои услуги. Смятину не понравилась их заносчивость. Жена не поняла, что они говорят. Очевидно было лишь то, что ребята из Шполы, географического центра Украины. Этим весомым фактом оба чернявых строителя жутко гордились.

– Мне, знаешь, не нравится, что они у нас жить будут, – распрощавшись, пообещав созвониться, заявила жена. – Ещё баб водить станут…

– А при чём тут бабы?

– Как при чём?

– Ну?

– Слушай, отстань, – отвернулась к окну жена. – Просто не нравятся и всё…

Вторых строителей Смятин нашёл заранее, по объявлению. Их было четверо, но говорила только одна – суровая крупная бой-баба с лицом как бы слепленным из сырого мяса. Смятин окрестил её Атаманшей. Трое остальных, облокотившись о стены, дыша вчерашним пиршеством, покачиваясь, выжидали.

– Задаток? – едва ли не сразу перешла к делу Атаманша.

– Простите?

– Задаток, и говорите, когда приступать!

– Э, может быть, – растерялась жена, – для начала обсудим.

– Ну, давайте обсудим, – смилостивилась Атаманша.

Смятин исподлобья, стараясь не выказывать любопытства, рассматривал её налитое кровью лицо. На нём наспех были нарисованы брови. Когда Атаманша говорила, то улыбалась несколько смущённо и странно. Улыбка её была детская, непосредственная, контрастировавшая с дикой статью.

Обсуждение, правда, длилось недолго. После трёх-четырёх вопросов жена замаяковала Смятину, чтобы тот выпроваживал строителей. Но он, очарованный необычной улыбкой, был неубедителен, мягок. Атаманша распалялась всё больше. Но тут один из похмельных молчальников упал, и это стало поводом для завершения разговора.