прибыль, и если эта прибыль существенная, то ради нее они способны на все, на самые безнравственные и аморальные поступки. Дульцов сегодня, пока ты переодевался, поведал нам некоторые интересные приемы производителей семечек.

— Полная ерунда! — воскликнул Дульцов, придвинувшись на край кресла ближе к столу. — У всех, кто хоть сколько-нибудь долго прожил в советском союзе, такие понятия, как «предприниматель» и «коммерсант» стали синонимами вора или, по крайней мере, нечестного человека. Но совершенно очевидно, что это не может быть справедливо в отношении всех предпринимателей… Со мной был интересный случай. Я однажды приехал на море, где познакомился с одним мужчиной лет пятидесяти. Он оказался очень интересным собеседником: мы подружились и пару дней отдыхали сообща. Однажды вечером, сидя в баре и потягивая пиво, разговор зашел о том, чем каждый из нас занимается. Когда он услышал, что я предприниматель, то просто замолчал, не зная как продолжить разговор. Он замешкался и ему, похоже, стало стыдно, как если бы я сказал, что продаю наркотики; у него как будто механизм какой-то в голове сработал. И он изменился: остался приветливым, но относился ко мне с недоверием, не так уже свободно и открыто общался. У него было предвзятое, неправильное, искаженное видение личности предпринимателя, и в этом виновато дурацкое советское стереотипное мышление, что все предприниматели — спекулянты и барыги. Должно пройти время, пока отношение изменится.

— То есть сформированный образ предпринимателя, как человека, для которого понятия моральных ценностей, банальной честности стоят на последнем месте — это результат советской пропаганды и стереотипного мышления? — спросил Майский.

— Да, — со всей возможной очевидностью в голосе произнес Дульцов.

— И твой знакомый, попав под действие этого стереотипа, оказался не прав в отношении тебя? — тут же задал очередной вопрос Майский и глаза его на секунду вспыхнули в предвкушении.

Дульцов понял, что Майскому есть что сказать, и он ловит его за руку, но, не смотря на предчувствие, впал в совершеннейший ступор и не смог сходу придумать ничего, кроме того ответа, который напрашивался сам собой.

— Да, — ответил он уже не так уверенно, понимая, что именно это и хотел услышать Майский, и, насторожившись, внутренне подготавливал себя к следующей реплике.

— Но если ты честный предприниматель, которому не чужды понятия морали и нравственности, — просияв в довольной улыбке начал Майский нарочито спокойно и размеренно, — как расценивать то, что когда ты учился в университете, то зарабатывал неплохие деньги, назначая через своего человека в студенческом профсоюзе всем желающим губернаторскую стипендию и забирая за свои услуги скромную половину от полагающихся выплат?

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — сразу же возразил ему Дульцов, но прозвучало это крайне неубедительно; он невнятно ухмыльнулся и от неожиданности совершенно смутился.

Майский же напротив, сидел со спокойной улыбкой и смотрел своему собеседнику прямо в глаза: по выражению его лица было видно, что он уверен в своих словах, и на его фоне реакция Дульцова смотрелась особенно невыгодно.

Но кроме Дульцова, в эту минуту за столом находился еще один человек, которого последние слова Майского совершенно ошеломили — это был Роман. Он знал, что его друг поймет, если уже не понял, что кроме как от него Майский эту информацию ниоткуда услышать не мог бы, и проклинал сейчас себя за непростительную несдержанность, которую проявил, когда так опрометчиво рассказал брату об этом эпизоде жизни Дульцова.

Однако невнятная пауза продлилась всего несколько секунд, перед тем, как ее прервал раздавшийся в квартире звук дверного звонка. Звонок был долгий, громкий и прерывистый: чувствовалось, что звонивший пытается изобразить какую-то мелодию, но у него совершенно не получается.

Гостей больше никто не ждал, да и время было уже довольно позднее, так что этот визит привел всех в некоторое замешательство.

— Кто это, интересно? — сама того не желая произнесла вслух свои мысли Марин и пошла открывать дверь.

Через секунду из коридора раздались громкие приветствия знакомого голоса, услышав который все присутствующие, кроме Дульцова, переглянулись и обменялись вопросительными взглядами — никто из них не верил своим ушам. Но уже через секунду, когда в межкомнатном проеме появилась высокая и плотная мужская фигура, их сомнения развеялись. Это действительно был Павел Федорович.

III

Павел Федорович Майский приходился Леониду Федоровичу родным братом. В семье их в общей сложности насчитывалось семеро детей, из которых он был самым младшим, а Леонид Федорович — старшим, и разница в возрасте между братьями составляла одиннадцать лет. В отличие от спокойного и покладистого старшего брата, Павел Федорович рос на редкость непоседливым и непослушным мальчуганом. В школе он постоянно придумывал какие-нибудь шалости: ни одно нарушающее дисциплину событие в классе не обходилось без его участия, отчего им были крайне недовольны все учителя. К самой же учебе Павел Федорович относился равнодушно, но вместе с тем имел живой и пытливый ум и этот его дар с лихвой компенсировал недостатки внимания и усидчивости. Стоило ему только чуть глубже коснутся предмета, уделить тому хоть какое-то свое внимание — этого хватало, чтобы сразу выявить зерно вопроса, уловить саму его суть. Он мог на уроке не решить ни одного простого и обычного примера и вдруг единственный из всего класса справлялся с самым сложным заданием, которое учитель заготовил «на закуску» и над которым все остальные дети тщетно ломали голову. Будучи увлеченный каким-нибудь предметом или идеей, поставив перед собой цель, Павел Федорович с огромным энтузиазмом и очень творчески приступал к ее реализации. Но все его увлечения были лишь мгновенными порывами души: с той же скоростью, с которой у него появлялся интерес к какому-либо делу, так же быстро и легко этот интерес пропадал, и он полностью охладевал к еще совсем недавно всецело занимавшему его вопросу.

Успешно сдав по окончании школы вступительные экзамены, Павел Федорович поступил в институт, но проучился там чуть больше года. Быстро поняв, что занятия в институте это почти такое же малоинтересное и нудное времяпрепровождение, как и учеба в школе, он, будучи студентом второго курса, отчислился по собственному желанию и пошел служить в армию.

Служилось Павлу Федоровичу легко. Армейская жизнь радовала его тем бездельем и праздным времяпрепровождением, которым характеризуется день любого более-менее освоившегося солдата. Промотав так два года, он благополучно закончил службу и вернулся в родной городок. К тому времени все его многочисленные братья и сестры успели разъехаться кто куда, и он остался жить с матерью (отец его умер, когда он был еще в младенческом возрасте), помогая ей по хозяйству.

В городе, где