— Не понимаю, почему тогда Сергей Казимирович тебя тоже не усыновил… В смысле, не удочерил, — проговорил я. Пока что единственное, что принес мне нежданно свалившийся на голову титул, было чувство неловкости по отношению к Наде. Будто бы я украл у нее наследство, прав на которое у Морозовой всяко имелось куда больше, чем у меня. Собственно, у меня их, по-хорошему, не было никаких — а оно вон как обернулось.

— В роду Огинских по женской линии титул не передается, — заметила девушка. — А дворянство у меня и так потомственное — от покойных родителей.

Подошло время ужина, и, выпроводив проклятого законника, мы, не переодеваясь, спустились в столовую. На стол накрывала Надя: служившая князю мастеровая Глафира хозяина не пережила, погибнув при пробое. К своему стыду, ни в ходе схватки с духами, ни сразу после ее окончания о застигнутой бедой на первом этаже кухарке я и не вспоминал. Поинтересовался судьбой Глафиры, лишь когда проголодался. Не иначе, приобретаю потихоньку подлинно-аристократические привычки? Если так — то ну его на фиг, это гребаное дворянство!

— К тому же, — продолжила Морозова, ловко отправляя в полет блюдо с разогретыми пирожками, — если бы Сергей Казимирович усыновил нас обоих, с точки зрения закона мы бы считались братом и сестрой…

— И что?

— Да нет, ничего — просто факт, — буркнула Надя, отворачиваясь к подлетевшему блюду.

— Я не просил этого титула, — зачем-то заметил я. — Да и вообще — дворянства!

— О подобном и не просят, — пожала плечами девушка.

— Нужно было вообще отказаться! — продолжил между тем я. — Может, еще и не поздно даже…

— Ты что, дурной?! — резко обернулась ко мне Морозова. Две пустые тарелки, летевшие в кильватере блюда с пирожками, должно быть, на миг утратив волшебную опору, рухнули вниз — магически подхватить их Надя успела только у самого пола. — Сергей Казимирович не просто оказал тебе великую честь! Можно сказать, он тебя спас! Молодого князя Огинского-Зотова даже Воронцов поостережется открыто гнобить! А просто одаренный пацан Володька графу — на один зуб!

— Вот с последним — не поспоришь, — вздохнул я. — С этим проклятым опекунством Антон Игнатьич, чтоб ему икалось, нас, конечно, круто подставил! И нашим и вашим сработал, гад! Ну да ничего, мне через месяц восемнадцать — и все, привет Воронцову! Правда… — сообразив, что к чему, я вдруг осекся. — Правда паспорт я где-то посеял, пока холопское клеймо носил, — добавил, нахмурившись. — Да и кому тут он вообще сдался, мой паспорт гражданина Российской Федерации… И как теперь совершеннолетие доказать?

— Возраст человека без труда можно определить по ауре, с точностью до минуты, — заметила девушка.

— Правда? — просиял я. — Но тогда…

— Только при чем тут твои восемнадцать? — продолжила она, не дав мне договорить.

— Как это при чем? — растерялся я. — Совершеннолетие же…

— Полное совершенство лет наступает в двадцать один год. В мире-доноре иначе?

— По-разному, вроде — от страны к стране… Но в России — в восемнадцать.

— До двадцати одного года случаются внезапные провалы магической силы, — пояснила Морозова. — Позже — это уже патология, а до двадцати одного — с каждым случается. Но если у вас там нет магии — понятно, хоть в четырнадцать можно совершеннолетним считаться…

— В четырнадцать у нас сейчас паспорт получают. Но совершеннолетие — в восемнадцать… Блин, засада! — от реалий родного мира я снова переключился на свои здешние проблемы. — За три года Воронцов меня точно достанет!

— Не достанет, если сделаем по-умному, — покачала головой Надя.

— Как, по-умному? Сбежим в Китай, вслед за купцом Адамовым?

— Не совсем. Поступим на учебу в Федоровский кадетский корпус!

в которой за моими будущими успехами обещают следить на весьма высоком уровне

Тела усопших из числа одаренных в этом мире было принято сжигать и развеивать пепел над морем или озером, а если поблизости таковых не было — то хотя бы над рекой или ручьем. Как я понял из скупых объяснений Морозовой (любые вопросы, напрямую связанные со смертью Сергея Казимировича, обсуждались ею с нескрываемой неохотой, причем, чем дальше — тем большей), считалось, что так отдается дань всем пяти стихиям, из которых соткана магия. Сначала свое забирает Огонь, затем к праху приобщается Ветер (почему-то не вообще воздух, а именно ветер), тот бросает его в Воду, и под конец пепел оседает на дно, уходя в Землю. Душа же, типа, уносится в Пустоту, которая признавалась пятой стихией.

Было в этой хитрой схеме, на мой взгляд, что-то нерусское, ну так ведь и магия пришла сюда не то из Китая, не то из Японии…

К месту, где на закате должна была состояться церемония — за город, на высокий берег Москвы-реки — нас подвез на служебном «манамобиле» офицер III Отделения, бывший подчиненный Огинского, представившийся поручиком Петровым-Бошировым. Его синий мундир и золотые эполеты позволили нам почти без задержек преодолеть кордоны, отсекавшие прочие экипажи. В итоге наша скромная жандармская колымага приткнулась в одном ряду с куда более шикарными колясками. В основном — отечественными «Руссо-Балтами», но попадались здесь и английские «Роллс-Ройсы», а также, изредка — «Майбахи». Марку первых мне подсказала Надя, вторые и третьи я опознал самостоятельно — по надписям латиницей на шильдиках. Кстати, когда я при этом походя назвал «Майбах» немецким, спутница меня не поняла — слова «немец» в ее лексиконе не оказалось. Экипажи же с двумя наложенными друг на друга буквами «М» на эмблеме, по словам девушки, делались в Герцогстве Баварском.

Коляски попроще, а также длинные многоместные дилижансы — транспорт, доступный мастеровым и черни — останавливались метров за пятьсот от холма, где должна была состояться церемония. Далее их водителям и пассажирам требовалось топать на своих двоих — да еще и в обход, на площадку для непритязательной публики. Нам же оставалось лишь подняться по широким ступеням в этакую ВИП-зону.

Народу, впрочем, и здесь обреталось немало: похоже, проститься с Сергеем Казимировичем съехалась вся дворянская Москва. Мужчины были в основном в мундирах, лишь немногие — в штатских костюмах, тогда непременно черных. Дамы — как правило в длинных закрытых платьях, также черных или хотя бы темно-серых или темно-синих тонов, в шляпках в цвет платьев.

Встречались, правда, и нечастые, но и не сказать чтобы по пальцам руки пересчитать, исключения. Так, в какой-то момент мой взгляд зацепился за яркое пятно в одноликой толпе. На автомате в мозгу отложилось, что это, наверное, очередной парадный мундир, но, приблизившись, я распознал впереди стройную спину девицы в красном с серебром платье. Черной у нее была разве что длинная, до пояса, коса — да и в той имелась алая лента. Словно почувствовав, что на нее смотрят, брюнетка оглянулась — и, вздрогнув, я узнал Милану Воронцову. На миг глаза молодой графини яростно вспыхнули, но, быстро совладав с собой, девица тут же придала лицу равнодушное выражение и отвернулась.