Бей крепко сжал губы:

— Это все?

«Я не уверена, там плохо видно, но мне показалось, что он взял что-то из ящика и положил в свой портфель».

— Что он взял? — спросил бей неожиданно взволнованным голосом. Такого она еще никогда у него не слышала. — Перо, письмо, лист бумаги?

На душе у Элеоноры тоскливо заскребли кошки. Она тут же увидела, к чему приведет ее честность, какую яму она себе роет и кто первый в нее упадет. На секунду ей захотелось сказать, что она ошиблась, что все не так, но было слишком поздно. Оставалось лишь сказать бею всю правду:

«Листок бумаги. Или несколько. Небольшую пачку».

Бей не медлил ни секунды. Он понесся в библиотеку, Элеонора бежала за ним.

— Какой это был ящик, — спросил он у нее, садясь к столу. — Ты помнишь?

Она указала на левый верхний ящик, и бей стал лихорадочно перебирать бумаги. Он, очевидно, не нашел того, что искал, поэтому совсем вынул ящик и вывалил все его содержимое на стол. Внимательно изучал каждый листок. В конце концов, просмотрев их все, обхватил голову руками.

— Нельзя было ему верить, — прошептал он. — Ректор Робертс-колледжа нанимается в учителя к маленькой девочке!

Элеонора стояла у стола и слушала горестное бормотание бея. Ей чудилось, что она только что своими руками расколола мир надвое. Тут бей сжал плечи Элеоноры, посмотрел ей прямо в глаза и спросил:

— Ты точно видела, как он вынимал бумаги из этого ящика?

Она кивнула, но в глаза ему посмотреть не решалась.

— Все это очень серьезно. Если то, что ты говоришь, — правда, нам больше нельзя приглашать его в дом ни под каким видом. Придется прекратить ваши занятия и оборвать все связи с ним.

Бей помолчал, собираясь с мыслями, и отпустил ее плечи.

— Но не забывай, что оговорить человека — тяжкий проступок. Мухаммед считает это одним из четырех величайших грехов.

«Да, я понимаю».

— Тогда ничего другого нам не остается.

«А что это была за бумага?» — робко написала она.

Бей закрыл глаза, глубоко вздохнул, взял из верхнего ящика стола чистый лист бумаги и перо и только тогда ответил:

— Ничего важного. Дело в другом. Мы не можем больше доверять преподобному Мюлеру. — С этими словами бей начал писать короткое письмо.

Элеонора время от времени заглядывала ему через плечо.

Преподобный Джеймс Мюлер!

С сожалением сообщаю о прекращении Ваших занятий с госпожой Элеонорой Коэн. Непреодолимые обстоятельства, которые мы с Вами, к моему прискорбию, не можем обсуждать, вынуждают нас прервать все отношения с Вами. Госпоже Коэн очень полюбились Ваши уроки, и она желает Вам всяческих успехов и благополучия, так же как и я. Мы оба искренне надеемся, что это решение не доставит Вам никаких неудобств и не нанесет ущерба.

Искренне Ваш,

Монсеф Барк-бей.

Прежде чем вложить лист в конверт, бей перечитал письмо и посмотрел на Элеонору — одобряет ли она написанное. Вот и все, на этом ее занятия закончатся. В том, что она поступила правильно, сомнений не было, но кошки на душе скребли по-прежнему. Элеонора пробовала читать, пообедала, в конце концов уныло поплелась к себе и скользнула в постель, вспоминая слова генерала Кржаба о природе истины: «Скользкая рыба, что сверкнула чешуей в воде, благородный боец, который не боится поставить жизнь на карту, но и тяжкий груз, что тянет корабль на дно». Чистая правда. Чем сильнее Элеонора восхищалась идеей истины в теории, тем больше вопросов возникало по практическому применению. На следующее утро Элеонора проснулась от щелчка открывающейся двери и тихого мурлыканья — госпожа Дамакан напевала знакомую мелодию. Сны разбежались в разные стороны, словно мыши по углам — кто куда. Элеонора потерла глаза, выбралась из кровати и пошла в купальню. Влажный воздух был пропитан запахом мыла. Утро заглядывало в окошко над умывальником, словно бродяга. Элеонора шагнула в воду и немедленно покрылась гусиной кожей. Дрожь пробежала по спине, и она начертила букву S на поверхности квадратной голубой плитки.

Затем она ухватилась за край ванны, запрокинула голову, и госпожа Дамакан принялась за ее волосы. Что теперь делать? Без занятий будущее казалось безбрежным океаном, недели и месяцы потянутся бесконечной чередой приливов и отливов. Она не жалела о том, что сделала, ведь она поступила правильно, но результат ее огорчал. Кроме того, ее пугала возможность ошибки: а что, если обвинение было несправедливым? А вдруг ей показалось, что преподобный открывал ящик? Может быть, он просто-напросто любопытствовал? Движения губки успокаивали, она нагнулась вперед и обхватила колени руками. В полумраке купальни можно было разглядеть, как в плитках на стене отражается ее силуэт, красная от мочалки кожа и высоченная, как свадебный торт, башня из пены на голове. Она коснулась подбородком воды и подумала о кувшинках.

— Элеонора…

Госпожа Дамакан тихо звала ее, как будто произносила магическое заклинание, записанное на оборотной стороне амулета. Старая служанка пересела так, чтобы видеть лицо девочки. Ее платок сбился сильнее обычного, из-под него выбивались жесткие седые волосы, в которых узкими лентами змеились редкие черные пряди.

— Ты верно поступила, — сказала она. — Правильно.

Как она узнала о том, что произошло, — Элеонора ума не могла приложить. Но уверенность ее гол оса унесла прочь все сомнения, по крайней мере на некоторое время.

— Ты правильно поступила, — повторила госпожа Дамакан. — Ты все правильно сделала.

Сполоснув Элеоноре голову, служанка вынула пробку, собрала одежду и оставила девочку в одиночестве наблюдать, как серая мыльная вода закрутилась водоворотом и со всхлипом исчезла в сливе. Когда последняя капля воды утекла, дрожь пробежала по Элеонориному телу, а все волоски на коже встали дыбом.

Прекращение занятий не слишком нарушило привычный распорядок. Элеонора по-прежнему вставала рано утром, умывалась и спускалась в столовую позавтракать с беем. Дневные часы проходили в кресле за полковничьим столом, там она читала, накручивая прядь волос на палец. Книг в библиотеке достало бы, чтобы занять ее на ближайшие пару лет, но без размеренных шагов преподобного Элеоноре трудно было сосредоточиться. Чтение античных историков и ораторов преподносило ей загадки, страницы книг воскрешали жаркие споры ушедших веков, но мысли Элеоноры нередко блуждали далеко от книги. Даже легкое чтение — случайно обнаруженные детективные романы и полное собрание сочинений Бальзака — с трудом удерживало ее внимание.

Хотя происшествие с преподобным Мюлером больше никогда не обсуждалось, она то и дело возвращалась к нему. Вид обоев на стене воскрешал памятную картину: открытый ящик, голос, окликнувший ее по имени, а потом преподобный выходит из библиотеки. Она поступила правильно, никаких сомнений у нее не было. Она отчетливо видела, как преподобный шарил в ящиках стола, — нельзя было не рассказать об этом бею. Никаких сомнений. Все просто. Преподобный украл что-то, поэтому бей отказал ему от дома. Но все же Элеонору не оставляло тревожное чувство. Она не могла понять, что же могло так заинтересовать преподобного и почему ее рассказ так взволновал бея. Может быть, она читала слишком много детективов? Или это было природное любопытство? Как бы то ни было, Элеонора чувствовала, что поступок преподобного связан с тем молодым человеком из кафе «Европа» и зашифрованной запиской, что он показывал ей за несколько недель до своей отставки. Но как эти события связаны между собой, она не знала.