Итак, вроде бы серьезной войны не хотели. Возможно. Тем не менее, многие ждали, а некоторые просто были уверены в ее неизбежности. Вильгельм II в мемуарах пишет, что весной 1914 г. на вопрос своего гофмаршала о планах на лето, Николай II ответил: «Я останусь в этом году дома, так как у нас будет война». Лидер эсеров В. М. Чернов вспоминает: в январе 1914 г. в Париже Пилсудский сделал доклад, в котором говорил, что в ближайшем будущем произойдет конфликт между Россией и Австро-Венгрией из-за Балкан; в результате возникнет общеевропейская война, в которой сначала потерпит поражение Россия, а затем – Германия и Австро-Венгрия от объединенных сил англосаксов и Франции[8]. Аналогичные мысли высказывали некоторые банкиры по обе стороны Атлантики, которые впоследствии не только сорвали огромный экономический куш в ходе войны, но и активно воплощали в ней свои геоинженерные планы; впрочем, как выявилось в среднесрочной перспективе, скорее неудачно. Есть правда в словах Дж. Сороса о том, что Большие Деньги делают историю, но не менее верно и то, что порой Большая История делает (в смысле: уделывает) Большие Деньги.

Если трагические случайности выстраиваются в цепь, то это уже система; системная заинтересованность превращает выстрел в системное явление. Хотя, разумеется, чем сложнее и масштабнее историческое явление или событие, тем сложнее установление причин и реальной связи между ними и следствиями. В этом плане предпочтительнее говорить о «причинно-следственных рядах» (А. А. Зиновьев), их переплетениях и комбинациях, в которых следствия из одного ряда оказываются причинами в другом и образуют странное явление причинноследствия, в анализе которого линейные подходы не срабатывают. Взаимопереплетения могут быть столь многообразными, что адекватное понимание процесса оказывается возможно, во-первых, лишь на уровне целого, посредством «целостного анализа», который часто подменяют многофакторным; во-вторых, в долгосрочной, временнóй перспективе, как сказал бы Ф. Бродель, «dans une très – très longue durée».

Кроме того, в эпохи кризисов и революций, когда время предельно уплотнено, меняются исторический масштаб, роль и значение случайностей и закономерностей: то, что именуют «случайностью», «ролью личности», «значением человеческого фактора» и т. д. обретает – на короткий срок, впрочем, и этого достаточно, – макроисторическое измерение. Событие есть реальное бытие кризисно-революционных эпох. Движение системы, оказавшейся в точке бифуркации, может определить легкий толчок, взмах крыла бабочки, закрытие маленькой школы в аббатстве Браунау, выступление с броневика, наконец, выстрел недоучившегося студента, короче говоря, любая ошибка, а то и просто глупость. Бисмарк, заметивший когда-то, что какая-нибудь проклятая глупость на Балканах спровоцирует новую войну, продемонстрировал качества не только провидца-практика, но и системно-исторического мыслителя-теоретика. Здесь также необходимо отметить, что условия для «глупости» и для ее взрывного общеевропейского потенциала начали создаваться западными державами под руководством Великобритании во время Берлинского конгресса 1878 г. Отменив выгодные для России сан-стефанские соглашения 1877 г., этот конгресс, в котором Запад в целом и прежде всего британцы (в лице умело блефовавшего Дизраэли), завязали такой узел противоречий на Балканах, который уже невозможно было распутать, только разрубить. Чем? Например, войной.

В сложившейся к 1914 г. ситуации в результате европейских и мировых изменений, произошедших с 1870 г. или даже с середины 1850-х, когда англо-французы с молчаливого одобрения австрийцев и даже пруссаков начали войну с Россией, общую войну действительно могло вызвать любое острое событие, особенно если имелся субъект, заинтересованный в этом и готовивший это в течение десятилетий, нагнетая напряженность обстановки. А она уже в 1890-е годы была иной, чем в 1860-е или даже в 1870-е. Достаточно сравнить четыре наиболее известные романа Жюля Верна, написанные на рубеже 1860-1870-х гг. и психологически подводившие итог «эпохе оптимизма» 1830-1860-х гг., и четыре наиболее известных романа Герберта Уэллса, написанные во второй половине 1890-х годов – страх перед низами-морлоками, перед войной миров и т. д. Ну а «Будет скоро тот мир погублен, / Посмотри на него тайком» (М. Цветаева) – это просто знак на стене. Разумеется, история не есть фатально-автоматический процесс. Но она – процесс закономерный. Тем более, что мировые войны за гегемонию носят регулярно-циклический характер и так называемая, как уже говорилось, «Первая мировая» – вовсе не первая.

С вопросом о «случайности – неизбежности» Великой войны тесно связан другой: кто виноват? Поскольку историю пишут победители, то уже в 1918 г. главным виновником была объявлена Германия (ст. 231 Версальского договора). Эту версию («версальскую»), впрочем, сразу же оспорили немцы. Речь идет о «письме профессоров» – замечаниях к докладу Комиссии союзников и ассоциированных стран по вопросу ответственности за начало войны, написанные М. Вебером, Г. Дельбрюком, М. Г. Монжелой и А. Мендельсоном-Бартольди. Они основную вину возложили на переживавшую далеко не лучшие времена Россию, на Британию духа не хватило.

В начале XXI в. появились работы (что показательно – британских авторов), в которых тоже была сделана попытка прямо или косвенно перевести стрелки на Россию и ее обвинить в возникновении войны. Попытки эти, которые совпали с кампанией уравнивания СССР с Третьим рейхом в плане вины за развязывание Второй мировой войны, оказались несостоятельными.

Непросто обстоит дело и с классовой интерпретацией механизма развязывания войны: вовсе не все группы капиталистов хотели войны, равно как этого хотели далеко не все политики государств, вступивших в смертельную схватку. Первая мировая война и ее канун со всей очевидностью продемонстрировали всю нелинейность и неоднозначность финансово-политических связей. Например, в начале ХХ в. французские финансисты хотели сотрудничать с немецким капиталом, а политики были против. Немало финансистов в Великобритании, понимавших, что в результате войны их страна из кредитора превратится в должника США, не жаждали, мягко говоря, войны. Против войны была и большая часть парламентариев – ниже мы увидим, как их «сделало» активное меньшинство поджигателей войны. Были противники войны и среди немецких промышленников. В то же время многие немецкие политики и многие американские финансисты приветствовали ее. Господствующий класс мировой капсистемы – класс не однородный и не сводимый к буржуазии, так же как капиталистическая собственность не сводится к капиталу. Все сложнее, и сложность эта еще более усиливается наличием, с одной стороны, национальных государств с протекающими в них массовыми процессами, с другой – закрытых наднациональных структур мирового согласования и управления.

Первая мировая война продемонстрировала еще одну очень важную черту, косвенно связанную и с вопросом о ее неизбежности, и с вопросом «кто виноват?». Речь идет о несоответствии практически во всех странах «человеческого материала» на уровне государств и парламентов, происходившим в мире событиям и тем задачам, которые возникали и которые надо было решать. Итальянский историк Л. Альбертини, характеризуя события лета 1914 г., прямо пишет о несоответствии между интеллектуальными и моральными способностями тех, кто принимал решения, и сложностью и важностью возникших проблем. Прочтя эту мысль Альбертини, я вспомнил, что, например, Германия оказалась заложницей не просто архаической, но исторически почти обреченной Австро-Венгрии. Ведь благодаря своей внешней политике Второй рейх должен был рано или поздно расплачиваться за контрпродуктивные попытки своего все менее адекватного современному миру союзника сохраниться в этом мире. Более того, эта жесткая связь делала Германию предсказуемой и уязвимой: чтобы «уронить» Второй рейх, достаточно было «подтолкнуть» Австро-Венгрию тем или иным способом, какой-нибудь «глупостью» или тем, что удалось закамуфлировать в качестве таковой.