Та война продлилась шесть месяцев, пока наконец не начала стихать. И только подтвердила мое решение держать тебя как можно дальше от всего этого.

– Но… разве все отступники в Майами не были убиты той ночью?

– Некоторые сбежали, и, вооружившись, вернулись с желанием отомстить. Майами неспроста были одной из наших лучших команд. Они были самой крупной шайкой с большим количеством полезных знакомств. А некоторые – даже связаны с мафией, а те не ходили вокруг да около. Они отправились прямиком за главой Братства – за мной, и все пошло насмарку. Когда после того бардака в доме твоего отца разлетелись новости, мои авторитет и руководство были поставлены Братством под сомнение. Кто-то решил, что я отошел от дел по личным причинам. Новости всех сбили с толку, а слухи распространились быстро. Да и то, что мы повсеместно теряли братьев, тоже не помогало. Семьи разозлились и все возложили вину на меня. Это был мой самый худший кошмар. Я был уверен, что нас раскроют, и каждый раз, столкнувшись с новой угрозой, предполагал, что все кончено. Чем дольше это продолжалось, тем больше похорон мне предстояло посетить, тем сильнее я пытался восстановить разрушенный мир, пока не вмешалось правительство и не схватило меня. Первый год я был уверен, что все кончено.

– Но ничего не случилось? Власти не пронюхали?

– Война охватила несколько штатов. К счастью, мы прикормили достаточно федералов с крыльями, чтобы уничтожить обнародованную в СМИ связь между метками, но, несмотря на предосторожность, нам не удалось замести все следы, потому что к тому моменту разразилась тотальная уличная война.

Сесилия сглатывает.

– Сколько человек погибло?

– Слишком много. – Глажу по щеке большим пальцем. – Чертовски много с обеих сторон.

– Шрамы у тебя на спине. Они от огнестрельного ранения?

Я киваю.

– Когда?

– Ровно год с того дня, как отправил тебя прочь, с того дня, как умер Дом. Это не совпадение. Я заканчивал пробежку в квартале от офиса в Шарлотт, когда меня, черт возьми, подстрелили прямо посреди улицы. Еще одно доказательство, что война не закончилась, и оно лишний раз убедило меня, что я был дураком, думая, что когда-нибудь смогу вернуться за тобой.

– Ты… – У нее срывается голос. – Ты…

– Чуть не умер? Да. Я был на волосок от гибели примерно неделю, судя по рассказам Тайлера. И, откровенно говоря, тогда мне было насрать, умру я или нет. Смерть принесла бы успокоение.

Глаза Сесилии наполняются слезами. Она нерешительно протягивает руку и обхватывает мой подбородок. Я накрываю ее руку своей.

– Мы не смогли справиться с последствиями той ночи. Я не имел права тащить тебя в эту заварушку, как бы ни хотелось тебя вернуть. За тобой всюду приглядывали. И твой отец тоже до самой смерти. То было негласное товарищество между моими птицами и его охраной.

Она вздрагивает.

– Я говорю это не для того, чтобы пробудить в тебе чувство вины, Сесилия. Просто знай, что мои слова могут прозвучать как отговорка, но для меня это было веской причиной – причиной, по которой я не мог с тобой связаться, не мог к тебе приехать. Первые несколько лет это было чертовски опасно. Братья, что еще носили крылья, были преданы нашему правому делу, прошли строгую проверку. Сомневающихся мы убедили, что Братство распалось, кануло в прошлое. Как только развернулся настоящий ад, наша численность сократилась, и в итоге мы с Шоном решили, что так будет лучше. Мы были уверены в своих действиях в отношении тебя. Для нас наиболее благоразумным вариантом было разбить тебе сердце, и ты нас за это возненавидела. Чем сильнее ты нас ненавидела и держалась в стороне, тем лучше было для тебя.

Сесилия проводит языком по нижней губе, заглядывая мне в глаза, а потом убирает руку.

– После стольких лет вы с Шоном так и… не разговариваете?

– Я пытался, – признаюсь я. – Разумеется, пытался. Когда у него родился сын, пытался уговорить его заняться бизнесом, чтобы они с Тессой были в безопасности. Но, после того как Шон с Домом вернулись из Франции и увидели нас вместе, отношения между нами изменились.

Она говорит задумчивым тоном:

– Все это время я полагала, что, по крайней мере, вы были друг у друга.

Качаю головой.

– У меня был только драгоценный чертов клуб, но и он день за днем распадался. Все мои труды пошли прахом в ночь, когда умер Доминик. И тогда мне было наплевать на это, но на меня, на нас, рассчитывали другие люди, и это подстегивало продолжать дело. Когда туман войны наконец развеялся, я был не в себе. Запутался в своих мыслях. И, думаю, ты заметила, что я в каком-то смысле немного сошел с ума.

– Мне…

– Жаль? Не стоит. Я впервые пожинал то, что посеял. Еще несколько лет назад я говорил тебе, что однажды мои действия отразятся на мне. Просто не рассчитывал, что это случится так скоро. Это не все, но нам пора, нас уже ждут.

Сесилия кивает, и я завожу машину, глянув на свисающее с зеркала заднего вида ожерелье. Протягиваю руку и сжимаю пальцами крылья из металла.

– Когда я добрался сюда, Шон прислал сообщение с вопросами о тебе и впервые со смерти Дома спросил, как у меня дела. Думаю, он наконец-то пытается меня простить.

Отпускаю ожерелье, и оно раскачивается.

– Мы никогда не будем прежними, но я знал это, когда предпочел ему тебя, да и это уже в прошлом, – вздыхаю, а когда сообщаю остальное, меня охватывает сильный страх. – Сесилия, они всегда будут меня искать, и я использую это слово в очень широком смысле, потому что «они» всегда меняются. Помнишь ту ночь, когда пришел к тебе с раной на голове? Тогда произошло еще одно покушение, которого я, черт возьми, не предвидел. Я выпустил в него пуль больше необходимого, чтобы навсегда устранить угрозу, но вместо того, чтобы довести дело до конца и устранить еще больше угроз, залег на дно и той ночью заявился к тебе домой.

– Кто это был?

– Враг, которого я нажил во Франции в первые дни службы на него в качестве помощника. И велика вероятность, что это не последний реванш. В этой игре слишком много следов из прошлого.

Она обдумывает мои слова.

– С тобой я постоянно нарушал свое главное правило. С тобой я не думал, как должно. После того как мы сошлись, ни разу этого не делал, но не хотел жить без тебя.

Перевожу взгляд на дорогу.

– Если мы решимся, всерьез решимся на это, то