Вот дом, адрес которого назвал Шерстень. Глядя на изящное двухэтажное строение, окруженное кованым забором из арматуры, я почувствовал сиюминутное сомнение: как это Дэн Крогиус, выросший в аскетизме, умудрился выбрать для себя столь роскошный особнячок? Что ж, наверное, такой и должен быть у успешного перекупщика артефактов.

Фронтон, два крыла, внутренний двор, накрытый брезентовым тентом. Приземистое кирпичное здание – какая-то хозяйственная постройка. Скорее всего, – сарай, совмещенный с гаражом. Вечнозеленые березы по периметру, роскошная клумба с неработающим фонтаном – перед парадным входом.

Я осмотрелся: течет, клубясь, туман над дорогой; мечутся вокруг фонарей мошки. И никого. Тихо, только шуршит по асфальту листва, когда ее подхватывает ленивый ветер.

Перемахнуть через забор не составило труда. Я присел за ближайшей березой, вынул из мешка с инструментами насадку для тяпки. В неверном свете Бриарея железяка засеребрилась, потекла, словно воск, меняя форму. Нож-оборотень мог быть одновременно и оружием, и отмычкой, и тяпкой, и воровской фомкой – полезное приобретение! Далее я выудил со дна мешка завернутый в промасленную тряпку револьвер. Развернул его, проверил барабан и сунул в карман. Я не собирался в кого-нибудь стрелять этой ночью, но пусть будет на всякий случай. Мешок оставил под деревом, а сам скользнул к стене дома.

Заглянул в первое попавшееся окно и сейчас же отшатнулся.

Из тьмы на меня метнулось нечто белесое, бесформенное. Я опустился на корточки под оконный карниз, ожидая услышать дребезг бьющегося стекла.

Но ничто не нарушало тишину. Лишь стучала в ушах моя кровь. Плохо, призрак, – подумалось мне, – шалят нервы.

Наверное, это было мое отражение… Туман клубится, свет Бриарея то меркнет, то разгорается, словно костер на ветру. Наверное, обман зрения.

Сжав рукоять «оборотня», я снова заглянул в окно и на сей раз увидел комнату большого размера, вероятно, гостиную, вся мебель в которой была зачехлена целлофаном.

Ага, вот это зачехленное кресло я мог принять за белесое нечто. Скорее всего, побочный эффект моего ночного зрения. Мозг неправильно интерпретировал образ. Надо упомянуть в рапорте, пусть генетики исправят ошибку.

Ладно, с этим я разобрался.

Было бы слишком рискованно пытаться проникнуть через парадные двери. Поэтому я обошел дом, надеясь найти черный ход. В торце левого крыла действительно имелась обитая железом дверь, запертая на висячий замок. Я вынул нож, и его лезвие тут же начало истончаться, превращаясь в отмычку.

За спиной скрипнула дверь. Послышалось бормотание, напомнившее мне горячечный лепет лесного бредуна. Я метнулся к похожему на самшит кусту, затаился за густыми ветвями, покрытыми мелкой вечнозеленой листвой. Отмычка в моей руке мгновенно превратилась в боевой нож.

Из сарая вышел старый человек – лысоватый, с седыми, как талый снег, бакенбардами. Одет он был во френч вроде тех, которые носили офицеры на «Рассвете», и застиранные брюки. Перед собой он нес массивный таз, наполненный дымящимся варевом.

– Сейчас-сейчас… – бубнил он под нос. – Зачем – на улицу?.. Зовите Боцмана. У Боцмана – слаще.

Старик поставил таз, вынул из кармана френча связку ключей, отпер висячий замок. Обитая железом дверь распахнулась, словно сама собой.

– Вот-вот, уже открыл… Открылась. Отворилась… – лепетал Боцман. – Иду-иду, мое очарование. Иду, ненасытное мое. Несу сладкое…

Он крякнул, подхватил таз и перешагнул через порог. Что-то клацнуло, звякнуло. Бормотание, которым Боцман сопровождал каждое действие, стало совершенно нечленораздельным.

Я подождал, когда звук стариковских шагов затихнет, и метнулся к сараю. Боцман оставил его открытым, из дверного проема лился желтый электрический свет. Я заглянул внутрь: в нос ударил тяжелый и не очень аппетитный запах мясного бульона. Первое, что бросилось в глаза, – это бедра стрекунов, подвешенные на крючьях к потолку. Некоторые из них давно протухли; сизое, липкое на вид мясо было обсижено насекомыми. Второе – это заваленные хламом столы, стоящие в ряд. Разделочные доски, ножи, миски и тарелки – все было грязным, брошенным как попало. Тут же возвышались бутыли – пустые или заполненные заплесневелой жидкостью, жестяные коробки со специями и крупами. А из одной коробки торчал рукоятью вверх револьвер.

Если бы Боцман был моим слугой, то я бы уволил его за неряшливость.

Затем я увидел застеленную шерстяным одеялом скамью и понял, что тронутый старик живет здесь, в сарае.

Кого же он тут кормит?..

Боцман пока не показался. Что ж, его обиталище стоит осмотреть внимательнее…

Я переступил порог. Заглянул в открытые коробки: две из них были заполнены чеканами разного номинала. Крогиус платил жалованье наперед? Все может быть под этим дождливым небом. Во всяком случае, старик не бедствовал: на бедра стрекунов ему хватало. И когда он успел тронуться умом: при Крогиусе или уже в его отсутствие?

Стоит ли тратить время на допрос Боцмана?

Я выдвинул ящик, порылся в липких ложках-вилках. Выдвинул следующий и извлек из него плоский пластиковый футляр. Откинул испачканную засохшей кашей крышку. Внутри на красном бархате лежали коконы, сплетенные из шелковой нити. Эта была кладка вроде той, которую я обнаружил в схроне после своего появления на Дожде. Сердце невольно дрогнуло: неужели это воспоминания Тени, которых мне не хватало, чтобы составить полную картину происходящего на Дожде? Сведения о скиллах, о тварях, вроде светоносов и облачников, о Великой Машине… Я осторожно прикоснулся к кладке. Увы, коконы оказались пустыми.

С лязгом захлопнулась окованная железом дверь черного хода. Полоумный старик поставил таз, завозился с замком. Самое время было убраться…

Но я медлил. На штукатурке над притолокой был нацарапан гвоздем треугольник.

Проекция пирамиды. Знак Ктулбы.

А под ним надпись: «Дождь не может идти вечно».

Я моргнул. Надпись была на английском языке.

– Покушало, солнышко… – послышался возле порога голос старика. – Покушало, нетерпеливое…

Что ж, придется старому врезать. Нужно рассчитать силы, чтобы не отправить Боцмана к Ктулбе раньше времени. Выглядит-то он не слишком крепким. Я сжал кулаки и шагнул ему навстречу.

Он шел, опустив глаза. Будто сомнамбула. Или как смертельно уставший человек, который из последних сил бредет к кровати, чтоб упасть на нее и отключиться на сутки.

Кулаки разжались сами собой. Я скользнул в туман, и старик, кажется, не заметил силуэт незваного гостя.

Боцман вошел в сарай, бросил таз на стол, заперся. Последняя фраза, которую я расслышал, была о какой-то «прожорливой лысой суке».

Я перевел дух. Любопытно, какое солнышко имел в виду старый речник? Крогиус держал декоративную крохоборку? А Боцман продолжает ухаживать за ней, выполняя поручение исчезнувшего хозяина?