Мы не спеша брели вдоль денников — просторных, метра по четыре в длину и ширину, зарешеченных со стороны двери, которая открывается, отъезжая вбок. На решетке табличка — кличка лошади, порода, масть, пол, возраст, имена родителей. Каждое имя-слово звучало сладкой музыкой: Призовая, Розетка, Халаза, Харза, Похвальба… Их всех, увы, мы не могли увидеть, и оставалось только представлять обладательниц этих имен.

Зато тут-то и можно было послушать, что говорит Светлана Петровна, а рассказывала она захватывающую, с точки зрения любого отличника, историю о том, как содержатся лошади. Но, повторяю, то же самое можно было прочесть в учебнике и даже в дипломной работе старшекурсника, так что ей внимало от силы трое-четверо. Остальные, в том числе и я, давно либо отстали, либо забежали вперед.

Мы прошли почти все отделение конюшни, встретив лишь двух-трех холостых кобыл. Без жеребят, одинокие, они стояли в своих денниках и, заметив наше внимание, спешили подойти ближе к передней решетке. Кобылы тянулись к нам через прутья мягкими замшевыми носами, словно животные в зоопарке, а мы старались просунуть руки сквозь прутья и дотянуться до их морд. В полумраке все они казались одинаково темными, и только по табличкам можно было догадаться, что какая-то из них — темно-гнедая, какая-то караковая, а вот эта каурая или бурая. Некоторые щеголяли белыми отметинами на голове или ногах. И все они были тракененской породы, которая мне всегда нравилась почему-то меньше остальных. Может, из-за того, что в ее истории не было никаких интересных фактов, а создана она была не так давно простым скрещиванием нескольких верховых пород.

Пугаясь незнакомых запахов или наших неумело-резких движений, лошади шарахались назад, вскидывая головы, но не отходили далеко — видно, скучали без общения. Лошади ведь удивительно тонко чувствуют людей и поступают с ними сообразно своему характеру. Они сразу могут догадаться, что ты подошел к ним впервые, как бы ты ни старался это скрыть, и лошадь с мягким, спокойным нравом позволит неопытному новичку делать все, что он сочтет нужным, наблюдая за ним с терпением матери или старшей сестры. Она может ненавязчиво дать понять, что ей не нравятся его поступки — не более того. Но лошадь с тяжелым, неуживчивым характером наверняка не преминет показать зеленому новичку, где его место. За вполне оправданные ошибки она карает быстро и часто болезненно. Мне впоследствии не раз встречались такие лошади, но о них речь впереди.

Завернув за угол — конюшня была изогнута наподобие буквы «Н», — мы наткнулись на медленно едущую нам навстречу телегу, груженную навозом пополам с соломенной подстилкой. Запах стоял такой, что несколько мало привычных к таким резким ароматам девчонок поспешили отстать.

Никогда не понимала, почему некоторым не нравится запах конского навоза. Он специфический, согласна, но отнюдь не противный.

Телега медленно двигалась по проходу между денниками. Тащил ее без особого напряжения огромный тяжеловоз игреневой масти с настоящей лысиной на морде — от ушей до носа с заходом на щеки шло большое белое пятно. Светлая грива наподобие львиной покрывала его толстую ветчинную шею, которой явно мал был хомут. Несколько всклокоченных прядей спускалось на глаза, закрывая обзор.

Это был настоящий гигант, советский тяжеловоз, и мы приближались к нему осторожно, бочком. Он же стоял, расставив мощные ноги, похожие на колонны, чуть пригнув голову и неспешно прядая ушами. За его спиной трудились конюхи — лопатами и вилами кидали из распахнутой двери денника навоз и ворохи старой соломенной подстилки на телегу. Но игреневого это нисколько не интересовало — навали еще столько же, он сдвинет с места и такую тяжесть.

Гораздо больше его интересовали мы — маленькие хрупкие человечки, неожиданно возникшие у него перед носом. Как Гулливер на лилипутов, смотрел он на нас через забрало челки. Даже скорее как рыцарь на воина без доспехов — что, мол, с него взять!

Мы обступили его, и я, уж не знаю почему, первая шагнула к морде тяжеловоза. Ладони мои коснулись его бархатистой шерсти. Я обхватила его за щеки, поворачивая к себе и пытаясь заглянуть в глаза. Тяжеловоз позволял мне эту вольность с удивительным равнодушием и, только когда я приблизила свое лицо вплотную к его морде, неожиданно проявил живой интерес. Но не ко мне, а к моей сумке, висевшей у меня на плече. Из-за коротких ручек она болталась довольно высоко, тяжеловоз дотянулся и принялся жевать ее край.

Очарование момента исчезло, как сон. Выпустив голову коня, я отпрянула, и он от неожиданности выпустил мою сумку. Но расставаться с такой интересной вещью — что он в ней нашел, вот вопрос? — не пожелал и не спеша двинулся на меня.

Вы когда-нибудь видели ожившую конную статую? Сходство полнейшее! Я чуть не закричала, прячась за спинами наших ребят, но на помощь мне пришли конюхи. Вообще-то им дела не было до кучки студентов — нас редко где принимают всерьез, — но игреневый тяжеловоз, погнавшись за моей сумкой, сдвинул с места телегу, мешая им работать. Один из конюхов натянул вожжи, останавливая махину, и для верности прикрутил их к крюку, торчавшему из стены.

— Вот, Галочка, как к лошадям лезть, — сказали мне ребята, но я уже забыла о мелкой неприятности и в числе первых ринулась дальше по проходу, обходя телегу.

В том отделении конюшни, куда мы зашли, стояли тяжеловозы. Во ВНИИКе ведь долгое время была ферма дойных кобыл. Здесь доили русских и советских тяжеловозов, получая от некоторых рекордные удои молока. Чемпионкой породы по праву много лет считалась рыжая кобыла советской тяжеловозной породы Рябина, давшая за лактацию более двух тысяч литров молока (обычный удой составляет от силы полторы тысячи). Дойное стадо тоже сейчас находилось на пастбище, а тут нас встречали лишь мерины, коих, к сожалению, в хозяйстве было почти столько же, сколько и кобыл.

В отличие от более изящных и подвижных тракенов — все-таки верховая лошадь! — тяжеловозы неподвижно стояли в казавшихся слишком тесными для них денниках, повернув головы к двери. Они лишь позволяли смотреть на себя, но сами не спешили сделать ни одного шага к сближению как в прямом, так и в переносном смысле. Ну, еще бы! На любом из них почел бы за честь прокатиться сам Илья Муромец! Что им до нас, простых смертных!

Лишь один обитатель этих мест выгодно отличался от них и видом и нравом. Пятым или шестым в ряду стоял маленький, невероятно толстый мышастый пони, заросший угольно-черной лохматой гривой так, что ее хотелось