остричь прямо сейчас. Из копны спутанных волос в мир высовывались только ноздри и губы. Остальное давно и безнадежно потонуло в дебрях волос. По сравнению со своими соседями он казался маленьким и жалким, и мы облепили решетку его денника, как мухи сладкую приманку.

Пони стоял совершенно неподвижно, даже не шевеля хвостом, пока наши руки не принялись его гладить. Тут он словно очнулся от сна и вскинул голову, отбросив челку назад. Мы увидели два внимательных черных глаза и оскал крепких желтоватых зубов. Всем своим видом мышастый жеребчик давал понять: «Осторожно! Я кусаюсь!»

Спасибо за предупреждение! Руки тут же убрались, и мышастый, словно заведенная игрушка, снова опустил голову, прячась за челкой.

— У нас до сих пор действует секция пони-клуба, — подошла к нам Светлана Петровна. — Пони мы разводим сами, а это производитель.

— Мы зайдем к пони?

— Если останется время, — загадочно изрекла помощник начкона и повела нас назад.

Мы прошли всю конюшню поперек и вышли на воздух. Давая нам время прийти в себя, наши наставники вели разговор о содержании лошадей и перспективах изменений в хозяйстве. Видимо, они надеялись, что мы будем прислушиваться к их словам и почерпнем что-нибудь полезное. Похвальное, но наивное стремление! Нас больше интересовал окружающий пейзаж.

Прямо перед нами было сразу два загона. Один из них оказался заводским ипподромом, который мы уже видели краем глаза, перед тем как нырнуть в недра маточника, теперь мы стояли возле него. Второй оказался левадой, где кучкой бродили годовалые кобылки — еще по-жеребячьи высоконогие, изящные и хрупкие, но уже по-взрослому крупные и статные. Шататься без толку, как человеческим подросткам, им, видимо, наскучило, и они столпились у ворот, терпеливо ожидая, когда их уведут назад. Как я узнала на своем опыте впоследствии, это впечатление обманчиво: на самом деле для молодняка окончание прогулки — развлечение. Пока же мы разглядывали друг друга с одинаковым любопытством. Большинство кобылок было гнедыми, вороными и бурыми, и лишь одна игреневой масти. Ее светло-желтая гривка вилась, словно завитая на щипцах.

— Это группа рабочего молодняка. — Заметив, что приковало наше внимание, Светлана Петровна бросилась спасать свой престиж экскурсовода. — Они не выгуливаются на пастбище, все лето проводят в работе и на будущий год отправляются на предварительные соревнования для двухлеток… Вот, пожалуйста, поглядите!

Она указывала на дорожки ипподрома, по которым навстречу нам ровной рысью шел в качалке гнедой двухлетний рысак-неук (неуками называют лошадей, еще не прошедших всех азов тренинга или выездки). Наездник вел его твердой, опытной рукой, но мы, горя желанием поближе посмотреть на тренировку, возможно, будущего чемпиона, всем скопом бросились к загону. Заметив летящую чуть ли не наперерез толпу, рысак засбоил, споткнулся и вместо прекрасной рыси поскакал самым обыкновенным галопом. Он только что не заржал, испугавшись столкновения. Наездник прогнал его мимо нас, повисших на заборе, как мартышки, галопом и, уже удаляясь, попытался выровнять ход.

А нас, возмутителей спокойствия, силком потащили дальше. До пони-клуба, конюшни института и дойного стада кобыл было далековато, но кое-что еще нам показать обещали.

Это было отделение американо-русских рысаков. Я уже знала историю этой породы — когда-то давно американцы вывели, в пику нашей орловской, свою, американскую рысистую породу. Соревнование между ними в скорости бега привело к появлению третьей породы русской рысистой, полученной в результате скрещивания двух первых. Сейчас к русским рысакам усердно продолжают приливать кровь их американских родственников и конкурентов.

Доказательством сего служил первый же увиденный нами жеребец. Еще идя по проходу, мы услышали странные звуки — грохот и топот, перемежающиеся храпом, басистым ржанием и фырканьем. В дальнем, последнем в ряду деннике метался и чуть ли не лез на стенку от избытка энергии казавшийся в полутьме угольно-черным, словно только что выскочил из Преисподней, огромный жеребец с развевающейся гривой и горящими глазами. Надпись на табличке гласила, что это сын американского производителя Афинс Вуда и русской рысистой кобылы Аэролы Ават.

— Не подходите близко! — прозвучал командный голос Светланы Петровны.

Но мы и сами не спешили испытывать судьбу. Прижимаясь к противоположной стене, обошли денник, стены которого сотрясались от мощных толчков жеребца-производителя, и оказались в последнем отделении.

Здесь было удивительно тихо и спокойно. Крошечный, всего на десять денников — по пять с каждой стороны, коридор был завален сеном и соломой, так что вокруг стоял терпкий приятный дух скошенной травы и сразу вспоминались летний, пропитанный жарой луг и свобода. Светлана Петровна протиснулась вместе с нами, указывая на пятерых лошадей, что занимали денники ближе к входу. Все темно-гнедые, одинакового вида и возраста.

— Здесь, — переходя на торжественно-заговорщический тон, сообщила она, — содержат тракенов, которые скоро поедут за границу. Они прошли все отборочные туры и попали в число претендентов на Ливерпульский стипль-чез. Вы посмотрите на них, но близко не подходите! Карантин!

Впрочем, последнего она могла и не говорить. Не успели отзвучать ее слова, как из вороха сена медленно, словно монстр в фильмах ужасов, поднялся ротвейлер в строгом ошейнике. Могучий пес не был привязан. Увидев нас, он сморщил верхнюю губу, выставляя безупречно белые, ровные клыки, и глухо залаял.

— Здесь постоянно охрана. — Светлана Петровна первая подалась назад, принуждая и нас сделать то же самое. — Сюда нельзя посторонним!

Провожаемые неумолчным лаем, мы вышли наконец из конюшни. Яркий свет полдня ударил нам в глаза, ослепил, и сразу захотелось назад. Помощник начкона еще что-то говорила, пока мы брели к автобусу, но мы уже не слушали.

Я задержалась на ступеньках, когда снаружи кроме меня оставался только наш преподаватель. Решение, зародившееся в глубине, созрело, и я обратилась к Светлане Петровне:

— А на практику к вам можно попасть? — Мне почему-то представлялось, что сюда попадают только по особой протекции и лишь те, кто с малых лет возится с лошадьми, как, например, дети, занимающиеся в пони-клубе.

— Конечно, можно, — спокойно ответила она. — Когда она у вас?

— Зимой, — ответила я, бросив взгляд на преподавателя: пусть, мол, знает, что я к коровам не поеду.

— Вот и приезжайте, — кивнула помощник начкона и, простившись, отошла от машины.

В автобусе меня встретили любопытные взгляды — все видели, что я о чем-то спрашивала у нашего экскурсовода, а кое-кто и слышал.

— Надеешься стать начконом? — сразу огорошили меня. — Нет, Галочка, ты будешь работать конюхом! На другую должность тебя не возьмут.

Я оставила пророчество без ответа и внимания. А жаль!

Пролетело полгода, в середине февраля я снова попала во ВНИИК. И чуть ли не в первый день убедилась, что случилось самое невероятное — даже более пугающее на