И Вася рассказал главному коммунисту завода как папа Павел Третий, сопровождаемый своим церемониймейстером Бьяджо да Чезена, пришёл смотреть работу Микеланджело в Сикстинскую капеллу и попросил Бьяджо высказать своё мнение. Церемониймейстер, не любивший художника, сказал, что эти фигуры были бы более уместны в трактире. Микеланджело, узнав об этом, нарисовал папского церемониймейстера в аду среди грешников, а когда тот обратился к папе с жалобой и попросил заставить художника убрать его портрет из ада, понтифик ответил: «Если бы Микеланджело поместил вас в раю, я мог бы еще что-то сделать, но в аду у меня нет никакой власти».

Выслушав эту историю, секретарь парторганизации махнул рукой, давая Горюнову карт бланш.

Через полгода Боря решил посмотреть росписи Горюнова. Заехав в ДК, он с удивлением обнаружил, что закончена лишь одна стена. Он спросил у рабочих, где художник. Ему ответили, что несколько месяцев назад Василий Николаевич упал с лестницы, переломал себе всё, что только можно, и больше на работе не появлялся.

Борис сразу же поехал к нему. Горюнов передвигался по квартире с палочкой.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он Василия Николаевича, первый раз обратившись к нему на «ты».

– Неважно, – ответил тот.

– Что случилось?

– Заходи, расскажу.

Борис пробыл у своего учителя два часа, а придя домой, застал тестя, который только что вернулся из командировки.

– Боря, мне надо с тобой поговорить, – сказал Лев Абрамович.

– Мне тоже.

Поланский хотел сказать зятю, что во время испытаний нового оборудования получил большую дозу радиации. Она не была смертельной, но значительно ослабляла иммунную систему и повышала вероятность летального исхода даже при лёгкой болезни. Случилось это не в первый раз, но раньше ни у кого не было счётчика Гейгера, а теперь какой-то ушлый инженер привёз с собой несовершенную самоделку и продемонстрировав её начальнику полигона указал на опасность, а тот, чтобы не вызывать панику, не нашёл ничего лучшего, как «случайно» уронить капсулу. Все безропотно это проглотили тем более, что выбора всё равно не было: ведь до гостиницы они могли добраться только на специальном автобусе, который приезжал за ними в конце дня. Лев Абрамович хотел рассказать всё это зятю, но начал с того, что, как ему казалось, должно было интересовать Бориса гораздо больше.

– Боря, мне уже тяжело водить машину и я бы хотел оформить её на тебя.

– Не надо, – ответил Коган.

– Почему?

– Потому что вы свою машину очень любите и будете считать, что я обращаюсь с ней недостаточно хорошо.

– Ты же ездил на Сашиной, а он, наверное, любит свою не меньше.

– Наверное, но мы с ним друзья.

– А с тобой мы родственники.

– Это совсем другое дело, взгляды родственников на жизнь могут сильно отличаться. Я, например, считаю варварством лишать пострадавшего человека денег, которые ему необходимы на лекарства.

Лев Абрамович вопросительно посмотрел на Бориса.

– Вы сделали это с Горюновым.

– Это он тебе сказал?

– Да.

– А он не добавил, что его адвокат потребовал от завода компенсацию в сто тысяч.

– Нет.

– Ну, так я выступил именно против этого и иск был решён в пользу завода. Судья выяснил, что Горюнов получает по бюллетеню от своей работы и если он за год не поправится, то получит право на пенсию по инвалидности.

– На пенсию не проживёшь.

– По заключению врача он должен скоро выздороветь.

– У него нарушена координация движений, а для художника это конец карьеры.

– Ему совсем необязательно быть Рафаэлем.

– У него талант милостью Божьей, а вы отняли у него надежду вернуться к любимому делу. Он даже приличные лекарства купить не может.

Лев Абрамович подумал, что он сам находится в гораздо более плачевной ситуации, потому что судиться с Министерством обороны не только бесполезно, но и опасно. Его признают абсолютно здоровым, обвинят в разглашении государственной тайны и могут даже лишить пенсии. Во всяком случае его недоброжелатели в Министерстве сделают для этого всё возможное.

– Я выхлопотал Горюнову бесплатное лечение в заводском санатории в Одессе и его мать согласилась прекратить иск, – сказал Поланский.

– Да как же ей не согласиться, Вася сейчас не может себя обслуживать и без матери он вообще бы концы отдал, а денег на приличного адвоката у них нет и тягаться с заводом им не под силу.

– В том, что произошло, завод не виноват. Твой друг получил травму на временной работе и с ним поступили в полном соответствии с законом. Ты бы, наверное, тоже не стал платить за лечение человека, который сломал ногу, когда ставил тебе забор.

– Нет, но я бы не стал платить и хоккеистам, которые на вашем заводе кроме тройной зарплаты получают премию за каждую победу и за каждый гол. Это, по-вашему, законно? Они ведь официально считаются любителями и должны играть только в свободное от работы время. Или у вас разные законы для разных людей?

– Такова наша система и я её изменить не могу.

– При вашей системе государством управляют воры и преступники.

– Государством всегда управляют воры и преступники, а система эта такая же моя, как и твоя.

У Бори на секунду мелькнула мысль, что Поланский прикидывается верноподданным только потому, что ему это удобно. Он прожил здесь жизнь и, наверное, считал, что ему поздно что-то менять. Но Борю уже понесло.

– Нет, не такая же, я к вашей партии никакого отношения не имею.

– А мы с Ниной Михайловной имеем, так что?

– То, что вы члены банды, вы всё время единогласно голосуете «за», платите взносы своим паханам и для того, чтобы выслужиться перед ними, лишили помощи человека, попавшего в беду. В нормальном обществе таким людям помогают.

– В любом обществе нужно приспосабливаться к действительности, такова жизнь.

– Не могу я приспособиться к вашей действительности. Здесь никогда не знаешь, что произойдёт завтра. Даст ваша партия указание всем диссидентам отрезать правое яйцо, вы и не пикните.

– А ты молчи тогда останешься с полным комплектом.

– Не могу я молчать, когда вы так поступаете с порядочным человеком.

– Успокойся, я помогу твоему другу, – сказал Лев Абрамович.

Пока Поланский был в командировке, на завод прислали комиссию, главной целью которой было снять директора. Ещё совсем недавно для этого достаточно было указания министра. Теперь же требовался формальный повод. Директор знал это и отчаянно сопротивлялся. Он издал специальный приказ о поощрении усердных работников и наказании безответственных. Нина Михайловна, боясь оказаться в числе последних, ходила на работу больная. Боря убеждал её взять бюллетень. Он говорил, что она может заразить детей, а их здоровье гораздо важнее любого утренника и ничего страшного не произойдёт, если они не выучат пару новых песенок. Но Нина Михайловна не хотела подводить коллектив, она была убеждена, что её работа может повлиять на результаты проверки, а это в свою очередь отрицательно отразится на её муже. Боря не понимал, прикидывается она или искренно так считает, но на всякий случай объяснил ей, какой бардак царит в каждом цеху и при желании любого начальника можно посадить лет на пять. Члены комиссии всё это прекрасно знают и проверять детский комбинат не будут.