– Уверяю вас, Лиззи, сбежать оттуда невозможно, да и через некоторое время ваша племянница в самом деле лишится рассудка...

– О нет! – простонала Елизавета Фридриховна, закрывая лицо руками. – Боже мой, на что вы меня толкаете, Валериан!

– Решайтесь, – скомандовал Крещинский. – Девчонка настроена решительно. Еще немного, и деньги уплывут из ваших жадных лапок, Лиззи. Вы уверены, что Полина поделится с вами хотя бы гривенником? Она – своенравная, упрямая, избалованная девица. Вбила себе в голову, что любит невесть кого! Ну, Лиззи?

Тетя Лиззи ничего не отвечала. Крещинский сказал:

– Подумайте только – двадцать пять миллионов золотом! Я уверен, что мы можем выручить при продаже заводов кругленькую сумму. В Европе сейчас очень занятная пора, началась идиотская война, на которой, кстати, при наличии стартового капитала можно обогатиться. Мы купим замок на Лазурном побережье... Яхту... Вы сможете заказывать наряды у самых известных модисток и покупать бриллианты любого размера! Ну, Лиззи!

Елизавета Фридриховна пробормотала только одно слово:

– Да!

Крещинский в течение нескольких дней уладил все формальности, и вечером третьего сентября они вместе с Полиной направились на «прощальный ужин в ресторан».

По дороге домой из «Волшебной горы» тетя Лиззи долго и горько плакала, вздыхал и пускал нюни и Платоша, только Валериан Платонович сохранил присутствие духа.

– Папа, – спросил его сын, – может быть, можно сделать так, чтобы Полин... Чтобы ее не пичкали лекарствами?..

Крещинский холодно ответил:

– Платон, я не могу подвергать себя и тебя риску. Девчонка, как уверил меня хозяин этого заведения некий Моцарт, при соответствующей терапии в течение полугода забудет прежнюю жизнь. Потом, если возникнет острое желание, можешь навещать ее. Только, боюсь, она тебя не узнает!

Через некоторое время консилиум врачей подготовил официальное заключение о том, что госпожа Полина Новицких в результате перенесенного шока и стресса, связанных со смертью матери и отца, повредилась рассудком и не в состоянии адекватно оценивать действительность.

Крещинскому только это и требовалось. Не составило труда назначить распорядительницей всего имущества Полины ее двоюродную тетку Елизавету Фридриховну Люэрс.

– Железнодорожное сообщение с союзными державами возобновилось, и мне удалось найти места в поезде на Париж, – сказал в конце сентября Крещинский. – Елизавета, готовься к отъезду. Кстати, я всегда хотел заключить брак в этом чудесном городе!

– Прекрати! – крикнула плачущей Глаше тетя Лиззи. – И кстати, Глафира, вынуждена тебе сказать, что после возвращения в Петербург я рассчитаю тебя. Мне надоели твои вечные слезы, а также то, что ты каждый вечер навещаешь эту сумасшедшую мадмуазель Шнайдер. Ты сплетничаешь о наших семейных делах!

Вилла «Золотистые тополя» опустела. Кофры, чемоданы, картонки, саквояжи грузились в автомобили, поезд отходил в четверть десятого. Елизавета Фридриховна просмотрела вечернюю почту. Письмо, адресованное Полине из-за границы. Итальянский штемпель. От кого?

Она разорвала простой белый конверт, вытащила лист, испещренный чернильными буковками.

– «Моя любимая Полина! Я скоро возвращаюсь в Герцословакию, грядут важные события. Я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя и нетерпеливо жду нашей встречи. Мне хочется... Мне хочется, чтобы ты стала моей женой. Если ты покидаешь Варжовцы, то оставь адрес, по которому я могу найти тебя. Еще два или три месяца – и мы будем вместе! Твой Славко».

Тетя Лиззи перечитала послание два раза, затем разорвала его на мелкие клочки. Полине это письмо уже ни к чему. Она никогда более не увидит своего Славко.

– Бедная девочка, – прошептала Елизавета Фридриховна. Ей было очень жаль племянницу, но что поделаешь! Все эти годы ей пришлось с затаенной ненавистью наблюдать за тем, как счастливо и богато живут Новицких. У них было все, а у нее – ничего. И вот роли поменялись. Валериан уверял, что Полина не будет мучиться. Условия в этой «Волшебной горе» почти как в роскошном отеле.

– Лиззи! – раздался голос Крещинского. Адвокат, облаченный в модное черное пальто с воротником из чернобурой лисицы, в котелок, вошел в кабинет. – Нам пора! Вещи погружены, Платон ждет в авто! Почта? Что-то важное?

– Ах нет, пустяки, – заверила Валериана Платоновича тетя Лиззи и швырнула клочки письма в камин. Она подхватила кожаный чемоданчик с драгоценностями покойной кузины Ксении, которые теперь по праву принадлежали ей, и направилась к выходу. На пороге она задержалась и в последний раз окинула взглядом кабинет виллы. Что ж, у каждого своя судьба!

– Au revoir![57]– произнесла Елизавета Фридриховна, когда ревущий ландолет понес ее и Крещинских на вокзал к парижскому поезду. Фраза эта предназначалась Варжовцам, прошлой жизни, Ксении, Льву и Полине.

– Бедная, бедная Полин, – прошептала тетя Лиззи и тотчас выкинула племянницу из головы. Скоро они прибудут в Париж. А там начнется совсем другая жизнь...

После окончания прогулки пациенты «Волшебной горы» были разведены по палатам. Настало время обеда. Полина ни к чему не прикоснулась – ей казалось, что в супе-пюре, салате и котлетах, которые подала ей Аманда, могут содержаться какие-нибудь наркотические вещества.

Она лежала плашмя на кровати и пыталась размышлять. Если верить Герде, а причин не верить у нее не было, то получается, что тетя Лиззи и Крещинские просто избавились от нее. Избавились, чтобы завладеть всеми деньгами. Но неужели люди способны на такое? «Теряя, мы обретаем...»

Полина знала, что унаследовала от родителей много – возможно, несколько миллионов. Но это далеко не причина, чтобы... чтобы так поступать! Тетя Лиззи, ее добрая и умная tante[58], которая всегда говорила, что истинные чувства выше денег. Как она могла пойти на такое!

А Платоша! Получается, что младший Крещинский предал ее. Любил ли он когда-то Полину Новицких? Теперь это уже неважно.

Как была права Герда – оставалось только тихонько плакать, зарывшись лицом в подушку. Из «Волшебной горы» нельзя сбежать, ей придется провести здесь долгие-долгие годы...

День внезапно закончился, появился один из санитаров, который принес ужин: кашу, бокал сизой бурды и грушу. Заметив, что Полина не притронулась к обеду, санитар, на редкость неприятный человек – рыжий бугай с лицом, побитым оспинами угрей, с злобным взглядом круглых глаз и плотоядным ртом, – произнес по-немецки:

– Тебе надо есть! Таково распоряжение господина Моцарта! Все пациенты слушаются господина Моцарта!

– Я не хочу, – упрямо ответила Полина.

Санитар подошел к ней и угрожающе произнес: