Пэрри понял, что, если вы захотите создать по-настоящему запоминающиеся поэмы, вы создадите как раз «Одиссею» и «Илиаду». Считается, что использование штампов — страшный грех писателя, но для устного рассказчика штампы были жизненно важны. Клише легко проскальзывают в нашу речь и письмо, поскольку запоминаются без каких-либо усилий с нашей стороны, — и именно поэтому их роль в устном повествовании была так важна. «Одиссея» и «Илиада» — простите за банальность — кишмя кишат клише. В зависящей от памяти культуре для людей невероятно важно, как говорил Уолтер Онг[80], «думать запоминающимися мыслями». А мозг проще всего запоминает вещи, которые повторяются, ритмичны, рифмованы, структурированы и, главное, легко визуализируются. Принципы, открытые бардами, чьи истории становились все более выразительными от рассказа к рассказу, — это те же мнемонические принципы, заново открытые психологами, когда те стали проводить первые научные эксперименты с памятью в начале XX в. Рифмованные слова лучше запоминаются, чем нерифмованные, а конкретные существительные запоминать проще, чем абстрактные. Динамические изображения сохраняются в памяти лучше статичных, а аллитерация помогает запоминанию. Тигрица, которая злится, поскольку не спится, запоминается на более долгий срок, чем большое животное из семейства кошачьих, возбужденное тем, что не может выйти из состояния бодрствования.

Наиболее часто используемым мнемоническим приемом у бардов была песня. Любой, кто хоть раз обнаруживал себя напевающим By Mennen![81], подтвердит, что стоит только превратить слова в песенку, как их просто невозможно будет выкинуть из головы.

Выявление схем и структуры в полученной информации — это способ, которым наш мозг извлекает понятия и смыслы из мира, и, зарифмовав слова и добавив к ним музыку, мы тем самым придадим нашей речи еще большую структурированность. Вот почему барды времен Гомера пели свои эпические поэмы, почему в Торе встречаются музыкальные пометки[82]и почему, обучая детей алфавиту, мы учим их специальной песенке, а не каждой букве в отдельности. Песня — это универсальное средство структурирования речи.

Перебравшись в Гарвард и став помощником профессора, Милмен Пэрри неожиданно изменил направление своей деятельности. Вместо того чтобы корпеть над древнегреческими текстами, юный исследователь античности отправился в Югославию[83]в поисках последних бардов, продолжавших традиции устной поэзии в такой ее форме, которая напоминала поэмы Гомера. Пэрри вернулся в Кембридж с тысячами записей, и они стали основой для развития нового направления академических исследований в области устного творчества.

Работая в экспедиции, Пэрри обнаружил, что вместо того, чтобы передавать сам текст от барда к барду и от поколения к поколению, современные балканские сказители создавали (как и предположительно их предшественники из эпохи Гомера) набор шаблонных правил и схем, по которым бард — любой бард — мог воспроизвести поэму всякий раз, когда ее рассказывал. Каждый последующий рассказ был не совсем таким, как до этого, но сходство сохранялось.

Когда же славянских сказителей спросили, повторяют ли они свои песни точь-в-точь, они ответили: «Слово в слово, строчка в строчку»[84]. И все же, когда записи двух исполнений сравнили, они оказались разными. Менялись слова, перемещались строки, исчезали целые пассажи. Но славянские барды не были излишне самоуверенными, просто понятие «дословное запоминание» у них отсутствовало. И это неудивительно — без письменного текста трудно проверить, насколько точно кто-то что-то повторяет.

Такая вариативность, встроенная в традиционное устно-поэтическое творчество, позволяет барду адаптировать материал под аудиторию и создавать более запоминающиеся версии произведений. Фольклористы сравнивают устные поэтические сказания с галькой, обтачиваемой водой. В результате многочисленных пересказов они становятся все глаже по мере того, как трудно запоминающиеся куски откалываются или становятся более легкими для запоминания и повторения. Отступления, не имеющие отношения к сюжету, исчезают. Длинные и редкие слова по возможности выбрасываются. Выбор слов у барда обычно не так велик, поскольку слова должны отвечать требованиями выразительности и аллитерации и вписываться в ритм строки. Структура создает поэму. Именно поэтому предшественники Пэрри обнаружили, что практически каждое слово в «Одиссее» и «Илиаде» встраивается в своего рода схему, или модель, делая поэмы более запоминающимися.

Тот факт, что искусство запоминания было предположительно изобретено Симонидом в V в. до н. э., не случаен: в это время письменность занимала важное место в жизни древних греков. Память уже не считали чем-то само собой разумеющимся, как это было до появления письма. Старые техники бардов гомеровской эпохи, ритм и структура, уже не подходили для удержания в памяти новых и сложных мыслей, которыми начинали думать люди. «Устное творчество, в том числе поэтическое, было лишено своего изначального, функционального, значения и переведено во второстепенный разряд развлечений.

Это была роль, которую устная поэзия играла всегда, но которая теперь стала ее единственной миссией», — пишет Хейвлок. Избавившись от груза требований, связанных с процессом передачи культурного наследия, поэзия трансформировалась в искусство.

К тому времени, как автор «Риторики для Геренния» приступил в I в. до н. э. к составлению пособия по ораторскому искусству, письменность существовала уже на протяжении столетий и имела такое же принципиальное значение для римской культуры, какое компьютеры имеют для нашей, Вергилий, Гораций и Овидий творили в ту же эпоху, и их поэмы жили на страницах. Каждое слово — плод умственной работы одного единственного творца, выражающего собственное видение, — было тщательнейшим образом подобрано. И однажды записанные, эти слова считались обязательными. Если вы собирались заучить такое стихотворение, вам пришлось бы прибегнуть к memoria verborum. Rerum здесь бы не помогла.

Анонимный автор «Риторики для Геренния» полагает, что лучший способ дословно запомнить стихотворение — это повторять одну строку два или три раза, прежде чем попытаться разбить ее на серию образов[85]. Похожим методом пользуется Гюнтер Карстен в поэтическом соревновании. Он привязывает каждое слово к точке на каком-либо маршруте. Но в этом методе есть одна проблема: многие слова просто невозможно визуализировать. Как должно, например, выглядеть «и»? Или «вопреки»? Две тысячи лет назад Метродор Скепсийский, греческий современник Цицерона, предложил решение, как увидеть невидимое[86]. Метродор разработал систему условных изображений, которые служили бы заменой предлогам, артиклям и прочим синтаксическим элементам. С их помощью он мог запомнить слово в слово все, что прочитал или услышал. Похоже, что библиотека символов Метродора широко использовалась в Древней Греции, В «Риторике для Геренния» упоминается, что «большинство греков, пишущих о памяти, предлагают набор изображений, которые соответствуют множеству слов, — с тем чтобы люди, которые запомнят эти изображения, всегда имели их под рукой без мучительных поисков». Гюнтер не пользуется символами Метродора, которые, увы, потеряны для истории, — он создал свой собственный словарь символов для двух сотен наиболее часто используемых слов, которые не так просто визуализировать. «И» — это круг (немецкое und рифмуется с rund, что значит «круглый»). Определенный артикль (die, аналог английского the, рифмуется с немецким feme, «колено») — это кто-то, преклонивший колена. Когда встречается точка, Гюнтер вбивает в это место на маршруте гвоздь.