Когда-то давно единственное, что можно было делать с мыслями, — это запоминать их. Не существовало ни алфавита, чтобы преобразовать их в буквы, ни бумаги, чтобы записать. Все, что требовалось сохранить, хранилось в памяти. Всякая пересказанная история, каждая изложенная идея, любая переданная информация должна была быть сначала запомнена.

В наши дни часто кажется, что мы запоминаем очень мало. Когда я просыпаюсь, первым делом я проверяю свой ежедневник, который помнит мое расписание, освобождая меня от необходимости держать его в голове. Садясь в машину, я ввожу адрес конечного пункта в GPS-навигатор, чья пространственная память превосходит и заменяет мою собственную. На работе я проигрываю записи цифрового диктофона или включаю свой ноутбук, где хранятся мои интервью. У меня есть фотографии, сохраняющие изображения, которые я не хочу забывать, книги, сохраняющие знания, а теперь благодаря Google я освобожден от необходимости помнить больше, чем необходимый набор ключевых слов, чтобы получить доступ к коллективной памяти человечества.

В дни моей юности, когда для того, чтобы сделать телефонный звонок, еще надо было нажать семь кнопок или повернуть громоздкий диск, я мог назвать номера всех моих близких друзей и родственников. Сейчас я не уверен, знаю ли я на память больше четырех телефонных номеров. И так со всем. Согласно исследованию, проведенному в 2007 г. нейропсихологом в дублинском Тринити-колледж, каждый третий британец в возрасте до 30 лет не мог вспомнить даже свой собственный домашний номер без того, чтобы посмотреть его в мобильном телефоне. Тот же опрос выявил, что 30 % взрослых не могут вспомнить дни рождения более чем трех близких родственников. Гаджеты избавили нас от необходимости держать в памяти такие вещи.

Забытые телефонные номера и даты рождения — лишь незначительное свидетельство размывания нашей повседневной памяти, это лишь вершина айсберга. Налицо более масштабный процесс подмены нашей природной памяти огромной суперконструкцией из различных технологических подпорок — от алфавита до BlackBerry, Технологии, позволяющие хранить информацию вне нашего сознания, помогли сделать современный мир таким, какой он есть, но вместе с тем они поменяли то, как мы думаем и как используем свой мозг.

В «Федре» Платона Сократ описывает, как египетский бог Тот, изобретатель письменности, пришел к фараону Египта Тамусу и предложил даровать свое великолепное изобретение египетскому народу.

«Эта наука, царь, сделает египтян более мудрыми и памятливыми, так как найдено средство для памяти и мудрости», — сказал Тот египетскому владыке. Но Тахос не хотел принять дар. «В души научившихся им [письменам] они вселят забывчивость, — сказал он богу. — Будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых»[91].

Сократ обличает идею передачи собственных знаний через письмо, говоря, что было бы «особенно глупо верить в то, что записанные слова могут сделать нечто большее, нежели просто напомнить человеку то, что ему и так уже было известно». С точки зрения Сократа, письмо не может быть чем-то большим, чем подсказкой для памяти — средством извлечения хранящейся в голове информации. Сократ опасался, что письменность поведет культуру вниз по коварной тропе к интеллектуальному и моральному разложению, потому как, даже если количество доступных знаний увеличится, люди будут представлять собой пустые сосуды. Какая жестокая ирония: только благодаря тому, что ученики Сократа Платон и Ксенофонт передали его презрение к письменному слову письменными словами, мы узнали о его отношении к письму[92]. Интересно, оценил бы это Сократ?

Сократ жил в V в. до н. э. во времена расцвета письменности в Греции[93], и его взгляды уже тогда считались устаревшими. Почему же идея коснуться, скажем, пером пергамента была для него столь отталкивающей? Фиксация воспоминаний на листе кажется куда более удачным способом сохранения знаний в сравнении с попытками удержать все их в голове. Мозг всегда способен допускать ошибки, забывать, путаться. Благодаря письму мы можем преодолеть эти естественные биологические ограничения — вытащить наши воспоминания из способного ошибаться мозга и закрепить их на более надежном носителе, где они могут оставаться постоянно и (как мы иногда надеемся) распространяться во времени и пространстве. Письменность позволяет передавать идеи через поколения и при этом не бояться естественных мутаций, которые являются непременной частью устных традиций.

Для того чтобы понять, почему памяти придавалось такое большое значение в мире Сократа, нам следует разобраться в эволюции письма и в том, как отличались ранние книги по форме и функциям. Мы должны вернуться в эпоху, когда еще не было книгопечатания, алфавитных указателей, содержания, разделения на страницы, полей, знаков пунктуации, строчных букв и даже пробелов между словами.

Сегодня мы тщательно записываем всю информацию, чтобы не хранить ее в нашей памяти. Но до конца как минимум позднего средневековья книги служили не заменой памяти, а скорее ее помощниками. Как говорил Фома Аквинский: «То, что записано в книгах, предназначено в помощь памяти»[94]. Люди читали книги для того, чтобы запомнить; книги были наиболее эффективным из имеющихся инструментов запечатления информации в памяти. Рукописи часто копировались только ради того, чтобы переписчик мог их запомнить.

Во времена Сократа тексты писались на длинных — некоторые растягивались до шестидесяти футов[95]— свитках, составленных из склеенных вместе листов спрессованного папируса, ввозимого с дельты Нила[96]. Такие громоздкие тексты было тяжело читать и еще тяжелее писать. Сложно представить себе менее удобный доступ к информации. Фактически только в 200 г. до н. э. Аристофан Византийский, начальник Александрийской библиотеки, изобрел базовые знаки пунктуации — ничего, кроме точки, которая могла ставиться внизу, посередине или вверху строки и сообщала читателю длину паузы между предложениями[97]. До этого тексты представляли собой бесконечный поток заглавных букв, известный как scriptio continua[98], не разбитый ни пробелами, ни знаками препинания. Слово, начинающееся на одной строке, могло закончиться на другой без указания на перенос.