Витек с готовностью опускается рядом.

– Так даже романтичнее, – говорит он, приятно улыбаясь, – я очень люблю старые фотографии: у людей того времени совсем другие лица, такие одухотворенные и все очень красивые, и в них есть что-то загадочное…

Он продолжает нести всю эту чепуху, жадно вглядываясь в карточки. Впрочем, на самом деле он не считает это чепухой, он и правда всей кожей ощущает загадку старых фотографий. Анина мама с удовольствием слушает приветливого молодого человека, хотя ее немного беспокоит реакция на него дочери: Аня сидит в кресле, как загнанный зверек, и настороженно смотрит на парня. А может быть, ее пугает и выводит из равновесия присутствие рядом Андрея, его заботливость и подчеркнуто-дружеское участие. «Непонятно все это», – думает мама, продолжая разговаривать с Виктором и одновременно посматривая на дочь. А Виктор разглядывает фотографии. Он еще следит за своим лицом и обсуждает вслух незначительные детали, но все чаще подолгу молчит, рассматривая отдельные снимки. И чем больше он просматривает фотографий, тем сильнее легкий холодок, появившийся в груди, заполняет его внутренности. Ничего. Нет, то есть фотографий довольно много, но действительно старых всего несколько штук, и все они сделаны в павильоне, то есть совершенно неинформативны. Конечно, он узнал красивого седого старика с сурово сдвинутыми бровями и неожиданно ласковым взглядом под ними. Граф Стомбальо. Да, ваше сиятельство, загадали вы загадку, но на каждую загадку есть ответ. Должен быть. Виктор поглядывает на пожелтевшие бумаги и, улучив момент, спрашивает как будто невзначай:

– А это старые документы? Или письма?

– Да, в основном письма, – женщина отвечает немного рассеянно, – письма с фронта.

– А совсем старых документов не осталось? – Витек осознает, что рискует нарваться на вопрос «А вам зачем?», но мама Ани как будто думает о чем-то другом и, может быть, не обратит внимания на излишне любопытного гостя.

– Нет, Виктор, – она качает головой, – мы с Анечкой сегодня уже все просмотрели, самые ранние – как раз с войны, с сорок первого года…

Она рассказывает о том, кто из семьи и где воевал, а Витек делает вид, что внимательно слушает. На самом деле он почти не слушает, лишь краем уха, чтобы не потерять нить разговора, хорошо еще, что женщина и сама мало знает, а то рассказ мог бы затянуться до утра. Витек слушает, а сам снова и снова перебирает фотографии. Ни-че-го. Впрочем, стоп. Вот интересная карточка. О, очень интересная! По времени похожа на послевоенную, мужчина и девушка стоят на небольшой площадке, справа от них каменистая горка, а за ними расстилается море. Это в Крыму! Лица изображенных улыбчивы и, кажется, многозначительны… Может быть, они указывают место? Мужчина опирается на какой-то камень, а девушка смотрит прямо в объектив. Что за место, знакомое как будто… Виктор лихорадочно соображает. Что-то знакомое, знакомое… Конечно, ведь и он лазал по окрестностям в поисках клада, только быстро понял, что надо работать головой, а не ногами. Ладно, не сам понял, старик научил, спасибо ему, конечно. Но что за место?

– Что вы там увидели? – совершенно простой вопрос приводит Виктора в замешательство, но только на секунду.

– Знаете, место как будто бы знакомое, – искренне отвечает он, – но вспомнить никак не могу. – Он улыбается открытой обезоруживающей улыбкой.

– Давайте посмотрю. – Мама Ани берет карточку. – Это в Крыму, – она называет родной город Виктора, – там на окраине есть развалины старой крепости…

Ну конечно, как же он не понял! Наверное, волнение ему тоже свойственно, как и всем. Иначе, он узнал бы это место сразу. Ну что ж, граф Стомбальо, ваша карта бита! Пора возвращаться домой!

Когда наконец Виктор, распрощавшись, ушел, Аня вздохнула с облегчением. Как-то нехорошо действовал на нее этот улыбчивый молодой человек. Андрей ушел почти сразу за ним, поцеловав Аню в щеку и сказав, что завтра придет. Аня вздохнула, но промолчала, и они с мамой стали складывать фотографии. И опять раздался звонок в дверь.

– Просто штаб какой-то! – Мама поднялась. – Сиди, я сама открою. Интересно, кто это там на ночь глядя?

Мама пошла открывать, а Аня растянулась на полу среди еще не собранных фотографий. Она лежала, закинув руки за голову, и смотрела в потолок, ни о чем не думая. Где-то в глубине коридора тихо разговаривала мама, и Анечке было спокойно и немного грустно. Она вдруг почувствовала, как устала за сегодняшний день. «Надо спать ложиться, – лениво подумалось ей, – поздно уже. – Она так же лениво посмотрела на часы, висевшие на стене прямо перед ней: они показывали начало двенадцатого. – Ничего себе, – равнодушно мелькнуло в голове, – как долго просидели сегодня». Она закрыла глаза. «Вот усну прямо на полу, что мама со мной делать будет? Господи! А кто это пришел так поздно?» – неожиданная мысль прогнала легкую приятную дремоту и заставила быстрее заколотиться сердце. Что-то случилось? Аня одним прыжком вскочила на ноги и выбежала в коридор. Там, сидя на маленькой скамеечке и оживленно разговаривая с ее мамой, снимал кроссовки Антон. Рядом стояла большая дорожная сумка, а на крючке вешалки висела легкая ветровка.

Аня несколько раз сильно сморгнула, но видение не исчезло.

– Опять молчишь и совсем не прыгаешь от радости. – Антон подходит к Ане и, смотря ей прямо в глаза, негромко добавляет. – Целуй меня скорее, а то твоя мама решит, что я бандит или, того хуже, самозванец.

Аня молча бросается к нему на шею и, уткнувшись ему в плечо, плачет. Антон крепко прижимает ее к себе и, поглаживая ее волосы, говорит маме, с легкой улыбкой наблюдающей за ними:

– Извините.

Потом они втроем будут еще долго сидеть на кухне и пить чай. Нет, чай пили Аня и мама, а Антона они кормили борщом и макаронами с котлетами. Он отказывался, но не очень уверенно, и они эту неуверенность сразу почувствовали, и Антону пришлось есть все. На Анин вопрос, который она даже не могла сформулировать толком, бормоча только «Откуда, как, почему, еще четыре дня», он ответил просто: «Мне показалось, что тебе совсем плохо, и мой начальник тоже человек, – пауза, – как оказалось». А потом, помолчав еще немного, добавил: «Вы уж простите, но идти мне некуда, Егор только завтра приедет». Аня снова подошла к нему сзади, как и тогда, на кухне у бабушки Кати, и обняла его:

– Не говори глупостей, правда, мам?

– Правда. – Мама вздохнула. – Давайте укладываться, дети, третий час.

Аня счастливо засмеялась и, кинувшись к маме, расцеловала ее. Она не сомневалась в ней, но все равно чуточку волновалась.

Оставшись вдвоем, Аня и Антон какое-то время молча смотрели друг на друга. Потом Антон так же молча коснулся Аниной руки, провел пальцем по щеке и требовательно привлек ее к себе. Приподняв ее голову за подбородок, хотел что-то спросить, но передумал и только сильнее прижал девушку к себе.

С самого утра Наталья Сергеевна, Аня и Антон поехали в больницу. Антон довольно спокойно вошел в палату, энергично пожал протянутую ему мужскую руку и отвечал на вопросы, не отводя глаз. Аня ревниво следила за реакцией отца, но понять, как тот отнесся к Антону, так и не смогла. Впрочем, одно было ясно: при Антоне разговор не «зависал» и отец не отмалчивался, а разговаривал как обычно. Если бы Анечка не ждала так внимательно и тревожно реакции отца, если бы не нервничала так, она могла бы сообразить, что естественное «не реагирующее» поведение отца служит самой лучшей «приметой», что все хорошо. Но она нервничала, нервничала даже когда они уже вышли из палаты, и именно поэтому что-то все говорила и говорила до тех пор, пока Антон не сказал удивленно: