– Останься, Эфидем, – сказал он, – разве ты не помнишь, как намедни, когда мы ужинали у тебя, курица случайно вскочила на стол и уронила приборы, которые ты только что поставил? Разве я тогда смутился и собрался уходить от тебя?

* * *

Сократ спрашивает Аристодема, человека, смеявшегося над религией, чтит ли он великих мастеров: поэтов, скульпторов, живописцев. «Разумеется», – отвечает тот. Тогда Сократ подробно описывает некоторые удивительно устроенные организмы, и Аристодем соглашается, что это похоже на «искусную работу кого-то».

– А в самом себе ты признаешь присутствие чего-нибудь разумного?

Собеседник не может с этим не согласиться.

– А в других местах нигде нет ничего разумного? Неужели ты можешь это думать, зная, что в тебе находится лишь малая часть громадной земли и ничтожная доля огромного количества жидкости? Равным образом, от каждого из составных элементов, несомненно великих, ты получил по ничтожной части в состав твоего тела; только ум, стало быть, которого нигде нет, по какому-то счастливому случаю, думаешь, ты весь забрал себе, а этот мир, громадный, беспредельный в своей множественности, думаешь, пребывает в таком стройном порядке благодаря какому-то безумию?

– Да, клянусь Зевсом, думаю так: я не вижу хозяев, как не вижу мастеров здешних работ.

– Да ведь и души своей ты не видишь, а она хозяйка тела.

В конце концов Аристодем соглашается, что есть Некто незримый, кто является причиной всего, но это в его глазах еще не оправдывает религию.

– Нет, Сократ, право, я не презираю Божества, а, напротив, считаю его слишком величественным, чтобы ему нужно было почитание с моей стороны.

– Если так, то чем величественнее Божество, которое, однако, удостаивает тебя своего попечения, тем больше следует чтить его.

* * *

Однажды Алкивиад (по словам Памфилы в VII книге «Записок») предложил ему большой участок земли, чтобы выстроить дом; Сократ ответил: «Если бы мне нужны были сандалии, а ты предложил бы мне для них целую бычью кожу, разве не смешон бы я стал с таким подарком?»

* * *

Посмотрев, как Евклид навострился в словопрениях, он сказал ему: «С софистами, Евклид, ты сумеешь обойтись, а вот с людьми – вряд ли».

* * *

Хармид предлагал Сократу рабов, чтобы жить их оброком, но он не принял. Уже стариком он учился играть на лире: разве неприлично, говорил он, узнавать то, чего не знал? Плясал он тоже с охотою, полагая, что такое упражнение полезно для крепости тела.

* * *

Однажды Сократ позвал к обеду богатых гостей, и Ксантиппе было стыдно за свой обед. «Не бойся, – сказал он, – если они люди порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет».

* * *

Нестоящую чернь Сократ сравнивал с человеком, который одну поддельную монету отвергнет, а груду их примет за настоящие.

* * *

Сократу сообщили, что кто-то говорит о нем дурно. «Это потому, что его не научили говорить хорошо», – сказал он в ответ.

* * *

Однажды Сократ обратил внимание на то, что Антисфен, его ученик и основатель кинической школы, старается выставить напоказ дыры на своей одежде, и сказал: «Перестань красоваться».

* * *

Аристипп спросил Сократа, знает ли он что-нибудь прекрасное.

– Даже много таких вещей, – отвечал Сократ.

– Все они похожи одна на другую? – спросил Аристипп.

– Нет, так непохожи некоторые, как только возможно, – отвечал Сократ.

– Так как же непохожее на прекрасное может быть прекрасным? – спросил Аристипп.

– А вот как, – сказал Сократ. – На человека, прекрасного в беге, клянусь Зевсом, непохож другой, прекрасный в борьбе; щит, прекрасный для защиты, как нельзя более непохож на метательное копье, прекрасное для того, чтобы с силой быстро лететь.

‹…›

– Так и навозная корзина – прекрасный предмет? – спросил Аристипп.

– Да, клянусь Зевсом, – отвечал Сократ, – и золотой щит – предмет безобразный, если для своего назначения первая сделана прекрасно, а второй дурно.

– Ты хочешь сказать, что одни и те же предметы бывают и прекрасны, и безобразны? – спросил Аристипп.

– Да, клянусь Зевсом, – отвечал Сократ, – равно как и хороши, и дурны: часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихорадки, и что хорошо от лихорадки, дурно от голода; часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что все хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хорошо приспособлено, и, наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому, для чего оно дурно приспособлено.

* * *

Если кто возражал Сократу по поводу чего-нибудь и не мог сказать ничего определенного, а без доказательства утверждал, что тот, про кого он сам говорит, или умнее, или искуснее в государственных делах, или храбрее и тому подобное, то Сократ обращал весь спор назад, к основному положению, приблизительно так:

– Ты утверждаешь, что тот, кого ты хвалишь, более достойный гражданин, чем тот, кого я хвалил?

– Да, я так утверждаю.

– Так давай сперва рассмотрим вопрос, в чем состоят обязанности достойного гражданина…

* * *

К Сократу в Афины издалека приехал молодой человек, горящий желанием овладеть искусством красноречия. Проговорив с ним несколько минут, Сократ потребовал с него за обучение ораторскому искусству двойную плату. «Почему?» – задал вопрос удивленный ученик. «Потому, – ответил философ, – что мне придется обучать тебя не только говорить, но и тому, как молчать и слушать».

* * *

Однажды к Сократу пришел человек и сказал:

– Ты знаешь, что говорит о тебе твой друг?

Сократ ответил ему:

– Прежде чем сказать мне эту новость, просей ее через три сита. Первое – это сито правды. Ты уверен, что то, что ты мне сейчас скажешь, является правдой?

– Ну, я слышал это от других.

– Вот видишь, ты не уверен. Второе сито – это сито добра. Эта новость обрадует меня, станет для меня приятной?

– Совсем нет.

– И, наконец, третье сито – сито пользы. Будет ли эта новость полезной?

– Сомневаюсь.

– Вот видишь – ты хочешь рассказать мне новость, в которой нет правды и добра, к тому же она бесполезна. Зачем ее тогда говорить?

* * *

Когда против Сократа было выдвинуто официальное обвинение, друзья стали советовать ему подготовить апологию – защитительную речь на суде. Такие речи – наследие подлинной демократии – еще играли решающую роль на процессах.

– А разве вся моя жизнь не была подготовкой к защите? – спрашивал Сократ.