В новом коридоре врачи в белых халатах и сестры бесшумно сновали из двери в дверь. В одной из комнат врач пытался уложить маленькую девочку на DVD-дисковод. В другой извлекал ребенка из материнской утробы, отрезал ему соски и раскладывал их на блюдце. В следующей комнате целая бригада врачей обсуждала – не раздробить ли женщине колени, чтобы она не сбежала во время операции. Женщина умоляла их этого не делать и клялась, что никуда не убежит.

– Кураре! – кричал какой-то человек в одной из комнат, где солдаты силой удерживали его на постели. – Мне ввели яд кураре!

Они прошли через новую дверь, и Зефира снова оглянулась, проверяя, идет ли за ней Лукас.

В этом коридоре уже не было дверей, только стеклянные стены. За ними молодые люди в воинском обмундировании бродили туда-сюда, бормоча что-то себе под нос, или бессильно приникали к стенам, глядя перед собой на что-то, видимое только им одним.

Наконец, через еще одну дверь они вошли в просторную камеру. Здесь повсюду лежали трупы – на столах, на носилках, на ящиках. В воздухе висело густое дымное облако, пахло ладаном.

– Жди здесь, – велела Зефира Лукасу и куда-то вышла.

Служители морга сидели за длинным столом, ели и тихо переговаривались. Время от времени они поглядывали на Лукаса и хихикали.

Сделав вид, что с увлечением наблюдает за мухой, перелетавшей с трупа на труп, Лукас незаметно огляделся и вдруг встретился взглядом со своим зятем.

Алекс лежал на носилках. Его сердце все еще билось в раскрытой грудной клетке, а глаза, полные слез, смотрели на тестя.

«Как он, наверное, меня ненавидит», – подумал Лукас. Если бы только он мог дать понять зятю, что узнал его, и как-то подбодрить! По крайней мере, теперь он знал, что Алекс жив и он рядом. Наверное, и Джуди где-то поблизости.

Его зять внезапно отвел глаза и в ужасе уставился на муху, кружившую теперь над его разверстой грудью. И вот она опустилась ему на сердце, и Алекс из последних сил приподнял голову, взглядом умоляя Лукаса прогнать муху. Но как мог Лукас сделать это, не выдав себя? А что, если Зефира следит за ними?

Он закашлялся, словно от ладана, нелепо замахал руками – он, как-никак, сумасшедший, черт побери! – и умудрился согнать муху с сердца Алекса. И по – спешил отвести взгляд, переводя дыхание и надеясь, что зять правильно понял его странное поведение. Но проклятая муха кружила теперь вокруг его собственной головы. Лукас брезгливо отпрянул, взмахнув перед лицом руками, словно муха могла запачкать его кровью, которую только что лизала в этой мертвецкой. Но муха просто улетела прочь и снова приземлилась на сердце Алекса. И снова Алекс приподнял голову, обратив на Лукаса взгляд с мольбой о помощи. Но Лукас был бессилен помочь. Как он мог помочь, не вызвав подозрений у Зефиры? И зачем только он отогнал эту муху? Мысль, что муха сосет из раны Алекса, и вправду сводила его с ума. Он отчаянно пытался придумать способ прогнать ее, как вдруг перед ним возник отец Ариса, в своем фартуке мясника. Он угрожающе размахивал ножом.

– Вот теперь-то я отведу душу, – сказал он, ласково поглаживая лезвие, и, чтобы проверить, хорошо ли оно отточено, отхватил кусок печени у одного из трупов. – В твоем поганом сне убили моего сына!

– Корзинка, – только и смог сказать ему Лукас.

Выговорив это, он впервые усомнился, правильную ли выбрал тактику, прикинувшись сумасшедшим.

– Надеюсь, у тебя при себе достаточно наличных, чтобы расплатиться? – сказал отец Ариса, впиваясь зубами в кусок печени, отчего кровь заструилась у него по подбородку и закапала на фартук. – А то по медицинской страховке здесь не обслуживают.

И он схватил Лукаса за руку и потащил за собой.

Зефира сидела за партой, очень похожей на школьную, и молча смотрела на Лукаса. А он стоял перед ней, склонив голову набок, и глядел ей в лицо с видом раздраженного идиота. Она, помолчав, сказала:

– Никогда и никто в жизни не нужен был мне так, как ты. Когда я уже жила на Лакки, то и дня не проходило, чтобы я не помянула тебя в молитвах.

Лукас ожидал, что Зефира, изливая свое недовольство, даст волю гневу, который грыз ее изнутри. Но вместо этого она заговорила с ним без презрения или угрозы, а только с нежностью, тоской и глубокой печалью. Чтобы скрыть растерянность, он топнул ногой:

– Корзинку! Ты обещала.

– Ах, как же я тебя любила, – продолжала она, не обратив никакого внимания на его слова. – А ты в ответ отверг меня. Из-за этого я и уехала с острова. Уехала – и с той поры больше не знала счастья. Я каждый день думала о тебе и о том, как могла бы быть счастлива с тобой. И так всю мою жизнь.

Неужто его минутное малодушие могло иметь такие прискорбные последствия? И почему он был в ответе за ее неудавшуюся жизнь? Или она говорит все что с умыслом, чтобы разоблачить его притворство?

– А когда моя земная жизнь кончилась, – снова заговорила она, – что же я увидела? Парень, который обрек меня на страдания, из-за которого меня прокляли и некому было закрыть мне глаза, ни разу даже не вспомнил обо мне, не испытал ни малейшего сожаления.

По ее щекам побежали слезы. Лукасу пришлось собраться с силами, чтобы дальше выдерживать ее взгляд и не сказать, как он ее любил. Этого она знать не могла, потому что тогда была еще жива. Но она должна была знать, что он решился на этот сон только ради того, чтобы как-то поправить дело. Почему же она сейчас ведет себя так, словно ей это неизвестно?

– Никогда, – выговорила она, смахивая слезы, – и это мучает меня больше всего – никогда ты ни с кем не поговорил обо мне. Словно меня вовсе не было!

Он жаждал объяснить, почему в самом деле никому о ней не рассказывал, чтобы только прекратить эту пытку. Но сейчас на кону была не только его жизнь. Даже если он признается, что у него голова в порядке и он готов понести любое наказание, к какому бы она его ни приговорила, то она, несомненно, оставит у себя в заложниках Джуди и Алекса, чтобы вынудить его сдержать слово. И чтобы не поддаться состраданию, он вспомнил, как муха лакомилась сердцем его зятя, потому что девушка, с которой его связывало лишь воспоминание о первой любви, не смогла прожить жизнь так, как ей хотелось, и решила, что ее страдания дали ей право причинять страдания другим.

– Ты обещала, – повторил он, раскачиваясь взад и вперед. – Ты обещала, – снова пробубнил он, не отводя взгляда и надеясь, что только так сумеет спасти Алекса, Джуди и самого себя. – Ты обещала! Девушка вздохнула.

– Кто трусом был, трусом и останется, – сказала она, теперь пытаясь разозлить его обидными словами, бросая вызов его мужскому самолюбию. – Отец позвал тебя, и ты сразу побежал за ним и юркнул в кроватку. А чтобы оправдаться в собственной трусости, принялся упрекать мать в том, что она прислала за тобой отца. Теперь ты прикрываешься слабоумием. Но я тебя вылечу.

Он покачнулся, словно сказанное ею больно его задело. Но к счастью, Зефира в этот миг раскрывала тетрадь, которая лежала перед ней, и не заметила промелькнувшую в его глазах боль.