Варя бросилась к телефону. Обычно ей нравилось быть медлительной по утрам. Почти невозможно было заставить ее совершить хоть какое-то деяние до того, как душ будет принят, тело умащено детским кремом, а кофе выпит маленькими глоточками – эта отчасти нарочитая леность раздражала тех, с кем красавица была вынуждена уживаться на жалких пятидесяти метрах.

«Аристократка хренова, – говорил о ней отец. – Непонятно, в кого уродилась такая». Варе и самой иногда было непонятно – она исподтишка рассматривала грубое лицо отца, его широкий пористый, как морская губка, нос, его тускловатые глаза цвета талой воды и косматые брови и думала, неужели она действительно плоть от плоти его. Она смотрела на мать, сутулую и рано состарившуюся – лицо будто в кулаке помяли, и не находила в ней своих черт.

Большинство детей придумывают о себе небылицы, вот и Варя придумала: будто бы она – подменыш из таинственного леса, где единороги, драконы и феи с кукольными личиками, стрекозиными крылышками, жучиными усиками, и острыми зубками, будто бы ее – подбросили, насильно поместив в человеческую форму, в эту обычную семью, в эти слишком простые декорации. И придет день, когда она вернется туда, где ей по роду и статусу жить положено. Долго мечтала об этом, иногда тот волшебный лес даже снился ей – с шалью бурой ряски на болотах, с пушистыми соснами, подземными ходами, куда смертным путь закрыт, папоротниками, над которыми по ночам пляшут блуждающие огоньки.

А потом она совсем выросла, начала выщипывать брови, красить губы и целоваться с мальчишками, и вместо призрачного леса с феями в ее мечтах все чаще начал всплывать трехэтажный мраморный особняк с охраной и прислугой. Варя смотрела в зеркало и понимала, что ей выпал редкий козырь – красота, надо только не растратить его попусту, разыграть правильно. Выйти замуж за того, кто бросит к ее ногам мир, и родить трех сыновей, для закрепления позиций.

Нина взяла трубку тотчас же, как будто сидела у аппарата в ожидании звонка.

– Наконец-то! – вместо приветствия воскликнула она. – Я с восьми утра на ногах, места себе не нахожу!

– Да что случилось-то, можешь спокойно объяснить?

Но вместо объяснений девушка запричитала:

– Говорила же я, не кончится это добром, не надо было лезть на ту могилу. Я чувствовала!

– Так, Нина! – прикрикнула на нее красавица. – Немедленно говори, что случилось, хватит сопли жевать!

– Мне в восемь мать Володи Петренко позвонила… Того, который цветок для тебя рвал. Из больницы… Спрашивала, что мы принимали ночью. Угрожала. Сказала, с нами следователь будет еще говорить… Я ей все как есть ответила – что пиво только пили. А она так орала на меня, как будто я одна во всем виноватая… Ну ее можно понять, единственный сын был.

– Что значит, был? – У Вари похолодело в животе.

– Я потом в больницу звонила. Его рано утром привезли. Может быть, если бы не ураган, его и спасли бы. А так – «скорая» очень долго добиралась. Оказывается, ему ночью плохо стало, температура под сорок поднялась. Помнишь, он руку о цветок твой раскровил, срывал его когда? Рука распухла, воспалилась. Никто и не понял ничего в больнице, а он уже… все. – Нина всхлипнула. – Мать его кричала, что это мы Володю отравили… Варь, выбросила бы ты свою лилию.

– Да что за глупости, обычный же цветок… – беспомощно пробормотала Варя.

Пятнадцать прожитых лет еще не столкнули ее со смертью, и ей было странно думать о том, что Володи Петренко, с которым она с детства в одном дворе росла, который смотрел на нее радостными щенячьими глазами, решал ее задачки по геометрии и физике, считал счастьем выполнить любое ее поручение, ходил в «качалку», лишь бы она однажды залюбовалась красотой его линий, – того Володи, чье пажеское внимание давно стало для нее привычным как воздух, больше не существует.

Нина говорила что-то еще, но красавица растерянно положила трубку. Вернувшись в комнату, она посмотрела на распустившуюся лилию, и вдруг ей показалось, что и цветок внимательно за ней наблюдает и что в сердцевине полураскрытых лепестков что-то есть, как будто бы усики жучиные шевелятся.

Весь день она просидела дома тише воды ниже травы, телефон отключила и даже написала какие-то конспекты по мировой истории, а ночью ей снова приснилась та девушка с длинной черной косой, Лидия.

Снова они были на пустой солнечной улице вдвоем, но на этот раз шея Лиды не была прикрыта шарфом, и темнеющая лиловая борозда притягивала взгляд. Самое интересное – Варя ведь понимала, что спит, что это все не по-настоящему, но не могла ни проснуться, ни хотя бы чувствовать себя в безопасности. А Лиду словно забавляло ее волнение.

– Все такие занятые, – сказала она, – спешат, идут мимо меня, в упор меня не видят. Одна ты со мною дружить согласилась. Но теперь почему-то тоже нос от меня воротишь.

– Отстань, уйди, – пробурчала Варя. – Я тороплюсь, не до тебя сейчас.

– Ой ли! – рассмеялась Лидия, оправив мятое платье и покружившись на месте. – А можно тогда задать вопрос? Куда ты так торопишься-то?

Варя остановилась и в растерянности огляделась по сторонам – да, это была ее улица, необычно пустынная, но все же с детства знакомая до каждой трещинки на асфальте. Однако девушка отчего-то была уверена, что идет она не домой и не слоняется бесцельно, что у ее прогулки есть и направление, и смысл, только вот подробности вспомнить не могла. Так и стояла посреди дороги, нахмурившись, а чернокосая бледная Лидия пританцовывала вокруг.

– Хочешь, скажу тебе, куда пойти, хочешь, хочешь?

– Ну, скажи, – угрюмо согласилась Варя.

– Видишь, вон там, во дворе, сторожка? Тебе в нее-то и надо! Смотри не опоздай, тебя там ждут!

– Глупости… Это просто заброшенная сторожка… Мама говорила, с нее ураганом крышу почти сорвало.

– Говорю же – ждут! – повторила Лидия.

Варя проснулась на рассвете, пропитавшиеся ее потом простыни были влажными. Хотелось провести весь день, зарывшись лицом в подушку, между явью и сном, но не явиться на похороны того, чьим последним земным впечатлением был сорванный для нее цветок, было бы подло.

Она заставила себя почистить зубы, кое-как захватить волосы, натянуть платье и вместе с другими пойти на кладбище, где родственники покойного неприязненно перешептывались за ее спиной.

У лежавшего в гробу Володи было какое-то чужое лицо – гример перестарался и сделал губы чересчур яркими, как будто бы мертвец крови напился.

Все по очереди подходили и целовали мертвого в лоб, и Варе пришлось тоже подойти, преодолевая страх и отвращение. От тела пахло воском и формалином, и когда девушка наклонилась, ей показалось, что Володины ресницы дрожат. Перед глазами потемнело, и следующим, что она увидела, был дощатый потолок кладбищенской часовни. Варя находилась без сознания несколько минут, но за это время гроб уже вынесли и родственники мертвого ушли, на прощание обозвав ее дешевой позеркой (это потом передала ей Нина, оставшаяся с ней).