силён, хотя и стар, за то, что мои стрелы бьют без промаха, за то, что я... Словом, там, наверху, вы тоже сперва смотрели на меня, как на привидение. Но я не призрак и не колдун. А угадать... Да тут и угадывать нечего. Ладонь правой руки у вас стёрта точно как и у меня. Так стирает её рукоять меча, если им часто пользуешься. Но вы не были воином — меч оставляет след ещё между большим и указательным пальцами, след перекладины. Это место натирает и копьё. Правда, бывают рыцари, которые не пользуются мечом в бою, топор для них удобнее. Но на турнирах-то всё равно пришлось бы браться и за меч, и за копьё. А для этого тренироваться во владении ими. Дальше: у вас мозоли и на левой руке. Интересные мозоли: внутри большого пальца и узкий след на ладони. Такой след оставляют, скажем, щипцы, которые нужно держать с очень большой силой. И ещё справа ваши бровь и ресницы немного опалены. Волосы вы, верно, подвязывали, не то они бы тоже пострадали. Сто против одного, что вам, сир, приходилось работать в кузнице.

— Верно, — молодой человек говорил и смотрел уже совершенно спокойно. — И, тем не менее, вы угадали во мне благородную кровь, и это тоже правда. Мой прямой предок — Эдгар Овернский.

В лице Седрика появилось если не изумление, то какой-то особенный интерес. Он ещё раз пристально всмотрелся в молодого человека.

— Однако! Бывают же совпадения. Когда-то я видел этого знаменитого рыцаря. Я был тогда мальчишкой, а он был почти так же стар, как сейчас я. Пожалуй, ты на него похож, сир Эдгар. Или мне только кажется — память ведь странная штука... Кстати, не будет обид, если я стану говорить вам «ты»? Между рыцарями это принято, если один много моложе другого.

— Я давно уже чувствую себя неловко от того, что вы со мной так церемонитесь.

— Ну да! Это при том, что я, с твоей точки зрения, говорю бесцеремонно даже о своей королеве...

Он произнёс это с явным вызовом, но Эдгар тут же парировал:

— Думаю, вы знаете свою королеву лучше нас, французов.

— Это отчего же? — расхохотался Седрик. — Оттого, что последние лет этак тридцать с лишним она живёт в Англии? Но ведь до того она была королевой Франции и тоже довольно долго. Нет, нет, на самом деле, сынок, Элеонора Аквитанская совершенно замечательная женщина. Родись она мужчиной, она стоила бы своего сына Ричарда и хвалёного Саладина вместе взятых!

Эдгар задумался. Он и прежде слышал о необычайных качествах английской королевы. Причём все, кто ему что-либо о ней рассказывал, описывали её по-разному. Одни говорили о её уме и необычайной хитрости, другие восхищались её отвагой, третьи — умением ездить верхом и стрелять, четвёртых пугала её властность. Некоторые считали её едва ли не ангелом во плоти, пылкой и возвышенной натурой, другие уверяли, что она коварна, жестока и равнодушна. Но одно то, что сейчас, когда матери Ричарда Львиное Сердце было шестьдесят восемь лет, а о ней по сей день пели трубадуры, восхваляя её красоту, будоражило воображение юноши, рисуя образ непонятный, загадочный и грозный.

Седрик не прерывал размышлений своего гостя. Но самым неожиданным образом их прервал Ксавье, который задремал было, опустив голову на стол, но затем очнулся и внимательно слушал беседу рыцарей.

— А у нас в деревне, — произнёс вдруг мальчик, — однажды ночевали бродячие менестрели. И один из них спел нам балладу о королеве Элеоноре...

— Ну, их много поют, таких баллад! — отозвался сир Сеймур.

— Нет, нет, это была совсем особенная баллада! — голос Ксавье дрогнул, в нём послышались слёзы. — Она рассказывала не о королеве Англии, а о принцессе Наваррской и о её первой любви. Это была такая печальная история! Но менестрель уверял, что так оно и было на самом деле...

Эдгар посмотрел на своего оруженосца с удивлением:

— Странно. Разве первой любовью прекрасной Элеоноры был не король Франции, отец нашего нынешнего государя? Ведь принцесса Наваррская вышла за него, когда ей было, говорят, лет пятнадцать?

— Да! — воскликнул Ксавье. — Но её выдали замуж против воли. А она любила другого человека, одного рыцаря. В балладе его зовут Ричард, и, говорят, так и звали в жизни.

— Мог бы поспорить с кем угодно, малыш, что ты запомнил эту балладу! — проговорил Седрик, всё с большим вниманием слушавший оруженосца.

Мальчик покраснел. Он вообще почему-то всё время краснел под взглядом старого рыцаря.

— Менестреля несколько раз просили повторить ту песнь... И он повторял. Да, я запомнил. Я тогда уже жил в замке, а в деревню ходил, чтобы проведать мать и братьев с сёстрами. Я даже опоздал вернуться в замок! Но балладу потом много раз повторял про себя и действительно заучил. Может, что-то потом спуталось в голове, но основное осталось.

Старый рыцарь усмехнулся своей необычной усмешкой, каждый раз будто скрывающей какую-то тайную мысль. Неожиданно он обвёл глазами свою комнату, скользнув взглядом по её стенам, по развешенному тут и там оружию.

— Да! — проговорил он задумчиво. — Чего у меня здесь не хватает, так это лютни или банджо. Я бы сейчас с удовольствием послушал красивую сказочку. Все знают, что менестрели врут, и все им верят, когда те разливаются соловьями и выжимают слезу не только из чувствительных дам или деревенских дурней, но порой и из закалённых воинов...

— Думаю, сир Седрик, что то была всё же правдивая история, — осмелился возразить Ксавье, опуская, правда, глаза под взглядом хозяина. — Потом я рассказал её барону Раймунду, и тот сказал, что слышал об этом немало. А что до лютни, то ни на ней, ни на чем ином, кроме пастушьего рожка или дудочки, я играть не умею.