– Если вы ищете слова для вечности, тогда купите два свитка. Обещаю, для вашей прелести я тоже подберу стихи.

Фелиция отвязала кошелек от пояса, подчеркивающего ее талию.

– Как человек, наслаждающийся искусством каллиграфии, я ожидаю пробы вашего мастерства, Милан. Для неуклюжей мазни мне моего серебра жалко.

Милан повернулся к торговцу:

– Есть ли возможность продемонстрировать даме образец моего почерка?

– Разумеется! – Он склонился перед воровкой. – У меня имеется несколько заточенных гусиных перьев и дубовые чернила, которые никогда не сбиваются в комки. Я мог бы также…

Фелиция прервала его коротким жестом:

– Пиши, Милан.

Он взял лебяжье перо, ствол которого все еще был белым. Это перо еще никто не окунал в чернильницу.

Но прежде чем он смог подобрать настолько же изысканный пергамент, торговец подсунул ему широкую полосу бересты.

– Этого будет достаточно в качестве пробы.

Милан хотел возразить. На белой коре следовало писать углем, так как она с трудом впитывала чернила. С другой стороны, если бы ему удалось справиться с этим вызовом, то демонстрация его умения произвела бы еще большее впечатление.

Милан окунул лебяжье перо в чернильницу, которую ему подставил торговец, и осторожно дал чернилам стечь, а затем выцарапал на гладкой березовой коре:

Он снова окунул перо.

– Какой красивый почерк, – похвалил его старый торговец. – Как будто он учился в монастыре.

«Если бы ты только знал, насколько близок к правде», – подумал Милан.

– Неплохо.

Он посмотрел на рыжеволосую воровку. Ей не понравились придуманные им строки? Может, ей показалось, что он выставил ее в невыгодном свете?

– Но крупновато. Не мог бы ты писать помельче? Мелко и очень отчетливо. Это бы по-настоящему впечатлило меня.

– Не на бересте.

Милан отчаянно взглянул на чернила, блестевшие на куске березовой коры. Малейшее движение, и они размазались бы. Да и лебяжье перо не было предназначено для столь изящной письменной работы.

– Давай же, парень, покажи ей, на что ты способен.

Старик положил перед ним запачканный клочок пергамента, на котором еще можно было распознать старые надписи, затем подал ему небольшое черное перо. «Перо дрозда», – подумал Милан. Он обмакнул стержень в чернила, стряхнул их о край чернильницы и постарался написать как можно более мелким почерком:

Это была первая строфа одного из менее известных стихотворений Франческо Ферранты.

Фелиция улыбнулась. Она была знакома с лирикой Ферранты? Или же восприняла это как спонтанно выдуманную им строфу, описывающую его положение?

– Неплохо, – кивнула она.

– Неплохо? – возмущенно произнес торговец и насыпал немного песка поверх крошечной надписи. – Парень реально хорош. Мало кому удается писать таким мелким и в то же время разборчивым почерком.

Она открыла кошелек и положила два кайзерталера рядом с исписанным пергаментом.

– Дайте ему два лучших свитка, которые у вас имеются. Он их заслужил.

Старик неспешно просмотрел шкуры ягнят, висевшие на веревке, и ощупал каждую из них скрюченными от подагры пальцами. Наконец он снял четыре свитка и вышел на площадь перед аркадой, чтобы осмотреть их на солнце.

– Поцелуй меня, – прошептала Фелиция Милану с интонацией, которая не допускала возражения.

Милан, ошарашенный, посмотрел на нее. Здесь? Под аркадой, которая со всех сторон окружала Площадь Героев, в ряд стояли палатки торговцев. Больше сотни торговцев, покупателей и бездельников прятались в тени, хотя сама площадь из-за полуденной жары практически опустела… Он быстро осмотрелся по сторонам, затем наклонился, положил руку ей на затылок и нерешительно поцеловал ее.

Когда ее язык проник в его рот, Милан с удивлением почувствовал на губах вкус мяты. Страсть, с которой Фелиция ответила на его поцелуй, вовсе не соответствовала холодному, рассудительному фасаду, который она демонстрировала окружающим. Он растерянно закрыл глаза и почувствовал, как ее руки погладили внутреннюю поверхность его бедер. Его тело непроизвольно отреагировало на прикосновение…

Внезапно она отпрянула от него. В этот момент Милан услышал покашливание торговца, который свернул оба свитка пергамента и перевязал их красивой красной ленточкой.

– Желаю, чтобы пергаменты доставили вам много радости, – сказал он и, демонстративно поклонившись, вручил Милану свитки.

Милан поблагодарил его, затем Фелиция взяла его под руку и повела через аркаду к соседней улице.

– Ты влюбился в Нок? – тихо спросила она, как только они оставили Площадь Героев позади.

– Когда я засыпаю, то вижу ее в своих снах.

Он не хотел делать больно Фелиции, но и врать ей не собирался. В то же время он осознавал, что, в отличие от Фелиции, Нок оказывала ему благосклонность неспроста.

Рыжеволосая красавица пожала ему руку.

– Я предпочитаю занимать воображение мужчин наяву. – Она разжала свои пальцы. – И я положила глаз на тебя.

С этими словами она развернулась и стремительным шагом направилась вниз по Дороге скорби, по бокам которой стояли статуи святых.

Милан хотел было побежать за ней, но остановил себя. Ему всем сердцем хотелось последовать за ней, но он знал, что упадет в ее глазах, если так поступит. Да, возможно, он даже утратит все…

Все? Но что у него было? Один поцелуй, одно обещание… Он посмотрел ей вслед. Своей пылкостью Фелиция разожгла его воображение. Если бы она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на него, то это было бы знаком, что его ожидает замечательная любовная история с таинственной воровкой, которая отправила его к другой женщине…

Он последовал за ходом собственных мыслей. Милан не понимал, что ею движет. Но это лишь делало ее более привлекательной. Фелиция была загадкой, которую он хотел разгадать. А еще он хотел снова ощутить мятный вкус ее поцелуев.

Однако Фелиция не обернулась. Перед самым штабом городской стражи она повернула в переулок и исчезла.

– Наивный дурак, – вполголоса произнес Милан. Он взглянул на свитки пергамента в руках, и его наполнила горько-сладкая боль.

ДАЛИЯ, КВАРТАЛ ТОРГОВЦЕВ СУКНАМИ, ПОСЛЕ ОБЕДА, 24-Й ДЕНЬ МЕСЯЦА УРОЖАЯ В ГОД ВТОРОГО ВОСХОЖДЕНИЯ САСМИРЫ НА ПРЕСТОЛ

Прежде чем ступить на красную лакированную лестницу во внутреннем дворике, Милан снял сапоги. Служанки Нок сидели в дверном проеме под лампионом и смотрели на него. Взяв сапоги в левую руку, а свиток пергамента в правую, он поднялся по ступенькам, опустился на колени перед входной дверью и открыл ее.