– Неужто ему об этом было не известно?

– Он прекрасно был осведомлен о проделках женушки, но предпочитал закрывать на это глаза. Супруга принесла ему в приданое чуть ли не половину Италии; ради такого куска я сам бы стоял с факелом и освещал дорогу, дабы любовники не заблудились в ночных коридорах.

И Можер поднялся, чтобы идти к королю с отчетом о поездке.

А вечером нормандец буквально пал под градом сыпавшихся на него вопросов придворных, которых интересовало всё, вплоть до цвета носовых платков императрицы и ее сына Оттона.

В углу одной из комнат Орлеанского дворца епископа Арнуля стоит массивное, с вогнутым сиденьем, деревянное кресло на пяти толстых, кувшинообразных ножках – три спереди, две сзади; по бокам – полукружия подлокотников; посреди циновки на спинке – вышитый белый крест. Справа от кресла, забранное металлической решеткой, окно с видом на Луару; слева под сводчатым потолком – дверной проем с арочным перекрытием, украшенным затейливым орнаментом, сочетающим листья и диковинных зверей. Стены расписаны грифонами, фантастическими птицами, змеями – иными о двух или трех головах; все это на фоне узоров из веток с листьями.

В этом кресле, стоящем на двухступенчатом возвышении, окруженный всем этим великолепием, оставшимся, надо думать, со времен римлян, любил сидеть архиепископ Адальберон. Здесь он, глядя на парковые аллеи и рощу вдали, предавался размышлениям. Проследив лично, как выполняются распоряжения императрицы, он отбыл из Реймса в канун дня св. Мартина[17] и ко дню св. Эньяна[18] прибыл в Орлеан. Этот город ему нравился, а воздух, как он сам говорил, благотворно влиял на его здоровье. Архиепископ в последнее время страдал одышкой и ломотой в суставах, лекари мало чем могли помочь. По совету Герберта он и стал подолгу отдыхать на Луаре во дворце епископа Орлеанского, где и в самом деле чувствовал себя намного лучше.

Напротив него в камине лениво потрескивали дрова. Адальберон вытянул ноги поближе к огню и, отвернувшись от безбрежной белизны за окном, уставился на метавшиеся у его ног языки пламени. И вновь погрузился в невеселые думы.

Церковь погрязла в грехах и никак не очистится; монахи бегут из монастырей; люди все хуже и хуже служат Богу и святым. В церквах устраивают балы, а священники ходят в гости к монахиням, пьют вино и поют мирские песни, облаченные как те, так и другие в бесовские одежды, обтягивающие ягодицы, выставляющие напоказ грудь. А князья без зазрения совести отбирают церковные земли – кто с помощью насилия, кто по праву наследования или купли-продажи. Бог отступается от людей, позволяя одним врываться в монастыри и творить там беззакония, другим с легкостью покидать обители, невзирая на обеты. Вот недавно какой-то норманн похитил невесту Христову средь бела дня. Епископ жалуется, а императрице как с гуся вода… Тяжелые времена: упадок нравов, веры в Христа, в спасение…

Архиепископ тяжело вздохнул. Многое пришло в разлад. Как упорядочить? Бог хочет, чтобы каждый был на своем месте; таков, по Евангелию, путь к спасению. Но никто не хочет его искать. Монах берет в руки меч, прихожанин под видом монаха проникает к любовнице; граф становится аббатом, епископы погрязают в мирских оргиях… А герцоги и графы тянут руки к богатствам монастырей, забывая, что сие принадлежит Богу, и жажда стяжательства оного – от лукавого. Князь дарит епископские земли своим милитам, образуя из них войско – силу, способную поработить такого же князя. Дарит кто хочет и кому хочет, а коли воспротивится епископ, так могут сжечь или отрубить голову. И отовсюду жалобы, жалобы… Пишут епископы, они же аббаты, взывая к порядку, к борьбе с хаосом.

Но вот Париж! Отсюда отражали набеги норманнов графы Парижские, предки Гуго, становившиеся королями, и он намерен вновь сделать этот город Хлодвига столицей. Когда-то он был процветающим, хоть и выглядел так себе: остров с домами и двумя башнями, с монастырями и церквами по левому и правому берегу реки… Что ныне осталось от этих храмов – разграбленных, оскверненных викингами, обнесенных стенами плача?.. Откуда же порядок в этих руинах, а ведь отсюда, из сердца, должны литься лучи, в свете которых возродятся и порадуют Бога, как в старые добрые времена, остальные аббатства. По примеру Парижа и Клюни, они упорядочены и обновлены и вызывают в своем величии священный трепет, а не жажду наживы.

Архиепископ плотнее запахнулся в лиловую меховую мантию с лисьим воротником: из окна дуло. И вернулся мыслями к королю. Надолго ли?.. А потом? Его сын? Это еще как посмотрит знать. Феофано намекнула, что желала бы видеть на троне германца, тогда ей было бы легче. Но не скоро – опять же ее намек. Пусть посидит пока Капет, поглядим. А тот заявил, что хочет короновать сына. Он прав, иначе династию не упрочить. Но Феофано советует повременить, пусть Капет сходит сначала на мусульман. Ему, старику, пришлось выкручиваться, ссылаясь на занятость, наведение порядка в церковном мире и еще на что-то, не помнится уже по старости…

Тут архиепископ вновь вернулся в мыслях к парижским монастырям. Сколько их: Сен-Жермен, Сен-Женевьев, Сен-Марсель… а церквей, что по берегам, и не счесть! Все это надо восстановить. Сколько работы у короля! А кроме него – кто же? Он не скуп, его щедрые пожертвования на храмы известны. А Феофано? Хорошо ей там рассуждать, а сама не дала ни солида[19]. И она еще строит какие-то планы?.. Нет, положительно пора браться за восстановление старых храмов и постройку новых, Гуго одобрит и даст средства. Норманнов же теперь бояться нечего, Капет и Ричард родственники и друзья. Да и сын Ричарда при дворе у Гуго – чем не гарантия мира с норманнами? Не зря Феофано отчитала епископа за его олуха викария и монастырь, где аббатисой – тетка Ричарда. А этот граф, ее внучатый племянник… что если сделать его слугой империи, возведя в сан епископа?..

Шаги послышались в коридоре, остановились у двери. Вошел клирик, доложил:

– Король франков, ваше преосвященство.

Адальберон кивнул, не удивившись. Он знал, что Гуго пожалует.

Клирик удалился.

Поприветствовав архиепископа, король подошел к очагу, протянул руки:

– Чертовский холод! Колючий снег, да еще с ветром. Спасает мантия на меху, да шапка. А вот ноги и уши…

Старик выглянул в окно:

– Много намело снега. К урожаю. Хоть для зимы и рано…

– Короновать Роберта тоже рано?

Архиепископ перестал созерцать саван за окном, повернулся, взглянул исподлобья:

– Так вот вы за чем…

– А догадались, так ответьте, ваше преосвященство.

– Ведь я объяснил вашим посланцам, что не время еще, не зажили былые раны у знати… Пусть попривыкнут вначале к новому королю. Сколько лет ведь правили потомки Карла Великого.