рожу ребенка, то не смогу от него уйти, — бормочу я.

 

— Да, — говорит он.

 

Мои брови поднимаются. Что это значит? Разве это не важно? Лу согласился не делать меня беременной, пока Танатос не уберется с дороги, так что нет смысла беспокоиться о детях. Не тогда, когда над моей головой нависла злобная угроза. Мне нужно беспокоиться о монстре, который считает меня своей добычей.

 

— Я волнуюсь, — говорю я.

 

— О чем?

 

— Твое поместье огромное, и в нем так много лазеек. Что, если он проберется сюда через забор или на заднем сиденье машины шпиона? Что, если он уже здесь и выжидает время, пока не наступит безопасный момент для удара?

 

— Хелен.

 

— Что?

 

— Теперь, когда я знаю, чего он хочет, я предусмотрел все варианты. Люди моих братьев тоже охотятся на этого ублюдка. Если он придет сюда, мы будем готовы.

 

— Мне нужно оружие.

 

— Какое тебе нужно?

 

Мои брови поднимаются. Большинство парней посмеялись бы над моим предложением или обиделись бы на то, что я не доверяю их компетентности, но Лу достаточно прозорлив, чтобы понять, что никакая готовность не может быть надежной.

 

— Я умею обращаться с ножом, — бормочу я. — И я пользовалась пистолетом.

 

— Когда?

 

— Вчера.

 

— Давай лучше пистолет будет у меня. Я попрошу кого-нибудь из ребят принести тебе несколько ножей, которые легко скрыть.

 

—Спасибо, — я сжимаю его руку. — А как же Гермиона и Леда?

 

— Нанятый мной опекун будет находиться с девочкой, а Леда может позаботиться о себе сама.

 

Давление в груди ослабевает, и я наконец-то могу выдохнуть. Прохладный ветерок проносится по кустам, принося с собой аромат лепестков роз. Мы продолжаем идти по дорожке, проходя мимо заросших клумб и кустарников, которые нуждаются в подрезке.

 

— Я придираюсь, но, если бы я была незваным гостем, я бы использовала эти растения для укрытия.

 

Он ворчит.

 

— Хорошая мысль. Я попрошу садовников позаботиться об этом.

 

Солнце выходит из-за туч, заливая нас обоих светом. Я смотрю на Лу, восхищаясь его скулами. Невольно задумываюсь, как он выглядит без огромной бороды.

 

— На что уставилась? — спрашивает он.

 

— Как ты понял?

 

— Угол наклона твоего тела сместился. Ты нашла что-то отвлекающее?

 

Да.

 

Тебя.

 

Но я извлекла урок из того, что происходит с женщинами, которые преклоняются перед мужчинами. Если возвести мужчину на пьедестал, это раздует его эго. Даже если он вносит очень незначительный вклад в домашнее хозяйство, он начинает считать, что ему должны за это.

 

Моя ошибка в отношениях с Сайласом заключалась в том, что я дала ему понять, что приму его, даже если у него нет работы, даже если он зарабатывает на жизнь мошенничеством и даже если он никчемный мудак. Ругань и попытки изменить его не помогали, ведь, что бы он ни делал, я никогда не выгоняла его.

 

Поэтому я и говорю:

 

— Я проверяла твою повязку.

 

Выражение его лица тускнеет. Движение настолько незначительное, что мне, возможно, показалось.

 

— Думаешь, я не смогу завязать бинт без твоей помощи?

 

— Только не говори, что ты и это практиковал?

 

Уголок его губ приподнимается.

 

— Ты удивишься.

 

Пока мы идем к высокой белой беседке, он рассказывает мне, что начал изучать шрифт Брайля, когда выздоравливал после потери левого глаза. Мы проходим мимо деревянного строения и направляемся к массе заросших живых изгородей, составляющих лабиринт.

 

— Сколько тебе было лет? — спрашиваю я.

 

— Восемнадцать, — отвечает он.

 

— А сколько тебе сейчас?

 

— Угадай.

 

— Не могу, ведь ты прячешь свое лицо под огромной бородой. Тебе… где-то от тридцати до сорока.

 

Он смеется.

 

— Мне двадцать восемь.

 

У меня отпадает челюсть.

 

— Надо же, ты почти одного возраста со мной. Между вами с Танатосом возникло напряжение еще в юности или у вас были деловые разногласия?

 

— Мы ходили в одну школу. На одной из вечеринок подрались из-за девушки, и он проиграл. Позже, после того как все напились, он застал меня врасплох и проткнул глаз.

 

— Черт.

 

— Точно, — бормочет он. — Потом ублюдок затаился, пока все, кроме меня, не забыли о нем, и вернулся под защиту своего отца.

 

— И что ты сделал?

 

— Я выжидал время. Подходящего случая.

 

— А потом?

 

— Я выбил из него все дерьмо и отрезал ему яйца.

 

Одна нога спотыкается о другую. Лу хватает меня за руку и удерживает на месте.

 

—Осторожнее.

 

—Ты серьезно? — спрашиваю я.

 

— Если бы я убил его, то началась бы война между двумя семьями, а если бы проткнул ему глаз, то это не было бы тем самым посланием.

 

— Каким?

 

— Наврешься на меня - потеряешь свои яйца.

 

Моя рука поднимается к горлу.

 

— Черт возьми. Так вот почему тебя называют Зверем?

 

Он хихикает.

 

— Расслабься, милая. Я никогда не причиню тебе вреда.

 

— А когда ты... ну, знаешь... кастрировал Танатоса?

 

— Пять с половиной лет назад, — он кивает. — Примерно тогда.

 

— Как он стал отцом Гермионы?

 

Лу резко останавливается, и я застываю на месте. Я оглядываюсь по сторонам, размышляя, не сделала ли ошибку, произнеся ее имя вслух на публике, но мы одни.

 

— Что случилось? — спрашиваю я.

 

— Она уже была беременна до того, как я отрезал ему яйца. Она стала причиной того, что он лишил меня глаза.

 

— Ария? — шепчу я.

 

Он дергает головой в сторону, как будто звук ее имени слишком болезненный, что не имеет смысла, ведь вчера он упоминал ее без такой реакции.

 

Если только...

 

Если только звук ее имени не причиняет боль из-за той ночи с Танатосом, что не имеет смысла, но...

 

— Ты знал ее, — я подвожу итог.

 

Его челюсть напрягается, что я воспринимаю как «да».

 

— Вы были близки?

 

— Она была моей девушкой, пока не вернулся Танатос,