Ради опыта я толкнул одного из гномов в плечо. Тот, вроде, и не заметил тычка, а мне показалось, что толкнул не живую плоть, а камень.

Обоз вдруг встал, а гномы, словно повинуясь неслышной команде, начали приближаться ко мне. И сюда же направлялся ухмыляющийся вожак.

Я вытащил меч, прислонился спиной к телеге.

— Догадался? — поинтересовался вожак, подойдя ближе, но соблюдая дистанцию, чтобы не попасть под клинка удар.

— Нет, — не стал я врать. Не знаю, как оборотням всего за полдня удалось превратить гномов в безвольных существ?

— Я расскажу, а потом еще и покажу, — пообещал вожак, а потом властно скомандовал. — Возьмите его. Быстрее!

Не знаю, как ковылявшие со скоростью хромых стариков гномы сумели развить такую прыть. Я не успел и взмахнуть мечом, как тот оказался выбит, а каждая из моих рук стиснута в крепком захвате, потом мои конечности принялись выкручивать с такой силой, что едва не вырвали из плеч. Я даже не думал о сопротивлении, потому что истратил все силы на то, чтобы не застонать от боли.

— Свяжите его, — бросил оборотень и мои руки оказались стянуты за спиной моим же собственным ремнем, содранным с перевязи. — Посадите его на телегу, пусть смотрит.

Меня усадили на повозку, заботливо подложив под спину пару мешков с серебром, чтобы не упал.

— Ну, вы чего смотрите? Ложитесь и покажите нам горло, — ласково обратился главный оборотень к тангарам, а те, словно только того и ждали, послушно принялись укладываться на пыльную дорогу лицом вверх, стараясь задрать подбородки повыше.

Не хотелось бы вспоминать все подробности, да все мне и не упомнить. Но кое-что отложилось в памяти намертво. Двадцать мужчин одновременно принялись раздеваться, потом встали на четвереньки и, подняв лица к небу, дружно завыли. Вначале это был человеческий вой, не очень похожий на волчий — даже забавный, если слушать со стороны, но постепенно в голоса вплетались звериные ноты, вслед за которыми и началось массовое превращение — человеческие черепа вытягивались вперед, превращаясь в морды, руки и ноги истончались, словно бы вылезая из суставов, принимая форму звериных лап, тела покрывались шерстью и, в довершение ко всему и в самую последнюю очередь, появились хвосты.

Оборотни долго терпели, но теперь пришел час насыщения, час их великого пира. Вервольфы, отталкивая друг друга, кинулись рвать плоть гномов. Не знаю, что для меня было страшнее — звери, вгрызающиеся в плоть, рвущие куски мяса или тангары, с готовностью и, даже радостью подставляющие горла своим убийцам?

Потом настал миг смерти для лошадей. Их убивали быстро, но очень страшно. Вырванные горла, выпущенные кишки…

Когда последняя лошадь упала мертвой, оборотни принялись превращаться обратно в людей. Первыми отпали хвосты и были немедленно проглочены их хозяевами, выпала шерсть, суставы вернулись в обычные человеческие конечности, когти втянулись, а черепа снова вытянулись вверх, превращая морды монстров в лица людей.

Какое-то время вервольфы сидели на четвереньках, не трогаясь с места, видимо, приходили в себя после сложных метаморфоз, потом, с некоторой неохотой начали одеваться. Ко мне подошел вожак.

— Ты все видел?

Я кивнул. Потом, не удержавшись, задал вопрос, словно он сейчас имел какое-нибудь значение:

— Я так и не понял, чем же вы все-таки питаетесь? Не видел, чтобы вы пили кровь, да и мясо никто из ваших не ел.

— Нам это не нужно, — усмехнулся верфольф. — Мы не такие как вы, чтобы питаться чужой плотью и кровью. Но тебе все равно этого не понять.

— Значит, вам достаточно чувства счастья, когда клыки входят в чужую плоть?

— А ты не так глуп, как мне показалось, — похвалили меня оборотень, потом вздохнул. — Жаль, Артакс, что хозяйка приказала доставить тебя живым. Теперь придется кроме мешков еще и тебя тащить.

Камера, в которую меня сунули, мне не понравилась — видел я и получше, сиживал в тех, что просторней, а эта тесная и потолок низкий, но арестантам никогда не дают выбора и не спрашивают, в каком узилище они бы предпочли сидеть.

— Посидишь здесь, пока хозяйка твою судьбу решает, — сказал вожак оборотней. — Не вздумай никуда уходить.

— Не уйду, — отозвался я, решая, с чего бы это вервольфа на шутку пробило? Или он это всерьез? Интересно, куда я денусь из закрытой камеры, да еще со связанными руками?

Если я изначально считал, что вервольфы — не только хитрые, но и умные существа, то теперь в этом засомневался. Они, дурашки, изготовили волокуши, на которых тащили и серебро, и меня, а могли бы отправить пленника своим ходом, да еще и мешком загрузить, чтобы самим, хоть ненамного, но стало полегче. И что, пошел бы, как миленький, а куда деваться? Бунтовать со связанными руками не шибко сподручно, лучше малость выждать, а там уже видно будет.

Я лежал на полу, ожидая, пока тюремщики не закроют дверь, чтобы провести инвентаризацию самого себя и имущества, находящегося при мне. Меч и кинжал у меня отобрали, мешок остался в обозе, в последней телеге, но никто не удосужился проверить карманы, сунуть руку за пояс, а там у меня лежит немало интересных, а главное — очень нужных для арестанта вещей. Еще радовался, что оставили плащ. Сидеть в камере мне вовсе не улыбалось, надо отсюда выбираться, а вот как это сделать — нужно подумать.

Но первое, оно же самое главное — требуется срочно избавиться от ремней, связывающих руки. Гномы стянули запястья довольно-таки основательно, но на мое счастье оставили небольшой зазор между моей собственной кожей и той, которой вязали, а иначе, не позже, чем к завтрашнему дню, кисти лучше отрезать и прижечь культи огнем.

И как же освободиться? Разумеется, наилучшим выходом перерезать путы, но чем? В камере темно, пол ровный, ничего не торчит, чтобы перепилить остатки перевязи. В сапоге у меня спрятан небольшой нож, но голенища плотно прилегают к ногам, не вытащить. Значит, пойдем другим путем и попробуем развязаться. Сложно, но что я теряю?

Для начала присел, переведя руки из-за спины под задницу, кряхтя улегся на спину. Эх, где моя молодость? Лет двадцать назад безо всяких проблем протащил бы собственные ноги сквозь связанные руки, а теперь вот, не получается, застрял. И так застрял, что ни туда, ни сюда.

— Кхе-кхе, — услышал я рядом слегка насмешливый кашель. — Ты бы сапожки-то снял, легче станет.

А брауни, оказывается, даже в казематы вхож? Не знал. Удивительно, но при его появлении в камере стало светлее, словно кто-то невидимый зажег лампу.

— Ага, сейчас попробую, — кивнул я, потом спросил. — Дедушка, а ты меня не развяжешь?

— Не развяжу, — помотал головой старик. — Как думаешь, если бы мог развязать, не развязал бы? Конечно бы развязал. Мне что, жалко, что ли? Но вишь, тебя гномы увязывали, а они сами магии не подвластны, стало быть, их узелки тоже так просто не развязать. А я, как ты сам говорил, существо насквозь волшебное, зато мудрое. Говорю — сапоги сыми, легче будет. Эх, беда с тобой. Нет бы пользу какую приносил, а то сидишь тут, да извиваешься как червяк, а толку мало, а дома крышу не перекрыл.