год уж небесными делами заведую. Записываю решительно всё. И экспериментальный образец опять же имеется. Считай, что на парусах. Ежели искать по округе, так лучше меня не найдете, не сумлевайтесь. Дипломирован-с, из народу, ко всему сам пришел опытным путем и имею рекомендации, а Сохатому не извольте доверять, – Бродовский прищурил глаза. – Сохатый – тот известный фанатик и опасный для науки индивидуум. Он и город, пожалуй, когда-нибудь спалит.

– А вы, пожалуй, издеваться вздумали? – резко спросил у Бродовского Усатый.

Бродовский размашисто перекрестился.

– Ни в жизни! С чего это вдруг вы так решили? – поинтересовался он.

– А потому что никакого Сохатого, – Усатый приложил к голове ладони с растопыренными пальцами. – Мы знать не знаем, и по аэростатным делам не имеем никакого интереса, потому как не далее, как через полтора часа давать нам весьма ответственное театральное представление.

Крашеный закивал гостю:

– Да, господин, мы тут несколько…

– А! – радостно махнул рукой инженер. – Так я и подожду. Я привычный! А для того заранее и заглянул-с к вашей милости, дабы не перебил никто, – пояснил он. – Всякая скверна здесь околачивается, всё норовит на пустое деньгу выцыганить да обмануть. А ежели дирижабль – так это не пустое, так что это вы верно, что в воздухоплавание пожелали вложиться. За аэроплаваньем будущность. Скоро повсюду будут курсировать дирижабли заместо повозок: эдак и дешевле и быстрей.

– Ну извольте! – совершенно взбеленился от недопонимания Усатый. Подбородок его дрожал.

– А вот я вам! Погодите ж, – перебил его, засуетившись, Бродовский. Он швырнул книжицу куда-то в сторону, подбежал к двери, и тотчас верхняя половина его тела исчезла в проеме. Тут же он вынырнул с целой охапкою всевозможных свертков и склянок, от которых за версту несся смешанный запах солонины, сдобы и других яств. – Это матушка моя вам в память, так сказать, о предмете сего посещения. Не сочтите-с за дерзость… – и Бродовский принялся вручать всю охапку Крашеному. – Тут и груздочки самосборные, в местном бору найденные. Под водочку они самый раз, помяните мое слово…

Усатый вдруг рявкнул, сам того от себя не ожидая:

– Ни в каких таких дирижаблях и прочих летательных средствах – пусть даже за ними будущее – мы не заинтересованы. Мы артисты и никто больше, так что извольте обратиться по научной части, господин Бродовский. А нас не извольте тревожить: подготовка.

Усатый, вследствие того, что его сбили с возвышенного тона рассуждений об искусстве и высоком в нем призвании артиста какими-то совершенно несусветными дирижаблями и соленьями, сделался немного не в себе.

Бродовский мгновенно обмяк.

– Так значит вы сумлеваетесь?.. – пролепетал он. – А я ведь имею опытную модель. На заднем дворе, у жокея Бриваса. Взгляните-с, – он достал из-за пазухи фотокарточку и протянул ее артистам. Усатый только отмахнулся, Крашеный же неуклюже притворился, что не видит сего жеста.

Бродовский, понурив голову, стал пятиться назад. Он наткнулся на стену, затем, не оборачиваясь, нащупал рукою дверь, и в следующую секунду пропал в коридоре. Через мгновение его физиономия, вмиг осунувшаяся и потускневшая, возникла в проеме и Бродовский, воздев палец к небу, произнес тихо и вместе с тем отчетливо:

– Так смотрите ж, – и с этими словами бедный инженер исчез уже окончательно.

Ободняковы виновато молчали.

– Вероятно, какая-то ошибочка вышла, – наконец сказал Крашеный, вертя в руках подаренную Бродовским баночку маринованных грибов.

– Известно, что это за ошибочки, – отозвался Усатый, доставая портсигар и пропадая в клубах дыма. – Вопиющая бестактность. Черт знает, что такое, – говорил он с напускным возмущением.

– Вы только подумайте, – принужденно согласился Крашеный, тоже закуривая папироску.

У обоих на душе сделалось пакостно. Словно тучи сгущались над головами артистов, а предвестником грозы стал странноватый инженер Бродовский со своими аэростатами.

Висевшие на стене запыленные часы показывали четверть шестого – а это означало, что до открытия спектакля оставалось меньше двух часов. Артистам необходимо было успеть нанести грим, разогреть дыхательными упражненьями голосовые связки, осмотреть сцену и заодно разместить там кое-какую бутафорию. Сцена была здесь же, в двух шагах от комнаты. При открытой двери добрая треть её великолепно просматривалась прямо с лавки, на которой сидел Крашеный. Было видно, как занавес в тусклом желтоватом свете прожектора покачивается от сквозняка. Раз уж до сцены дойти вмиг успеем, решили Ободняковы, значит и оставим ее напоследок, а в первую очередь займемся гримом.

– Но прежде вот что, – сказал Усатый и закрыл дверь на крючок, затем прошагал к окну и проделал с ним то же самое.

Хотя дело и сразу пошло споро, однако ж уединения не получилось, и нашим господам не суждено было управиться за один присест даже и с половиною грима. Спустя каких-то десять минут в дверь сначала затарабанили, затем раздался зычный насмешливый голос Тушкина:

– Ваши высокоблагородия! – орал он, и с этими словами непринужденным движением распахнул дверь, с корнем вырвав крючок. – А, вот вы где! – захохотал Тушкин, несколько удивлённо таращась на разукрашенные лица Ободняковых. – В залу уже людёв пустили, а вы здесь всё малюетесь. Да знаете ли вы, что у вас аншлах?

– Как пустили? – обомлели Ободняковы.

– По моей инициативе, – гордясь, объявил Тушкин. – В противном случае они здание с места снесут. Многой силы для этой хибары не нужно.

Ободняковы стали выговаривать Тушкину, осторожно обвиняя того в самоуправстве. На это Тушкин невозмутимо отвечал, выставляя вперед свои пухлые ладони:

– Вы не пужайтесь. Народ у нас в культурных местах куда как смирный, вести себя умеет, почитает возвышенные материи. Порода! Взять того же прошлогоднего англицкого прыгуна: с водопаду в оболочке нырять изволил. Я ему, к слову, представление здесь и организовывал, солидный про́цент имел, – похвастался конферансье. – Ведь полгорода собрались, да еще из ближайших селений понаехали! Имеется тяга к зрелищам у народа, имеется! А он, собака, и не прыгнул! – Тушкин вдруг всплеснул руками.

– Как это? – спросил Крашеный, откладывая кисть и пудреницу.

– Да то, что к оболочке веревка была привязана, а другой конец оной – на противуположный берег. А на том берегу – подельнички его. Они тянут этого шулера, да ровнехонько с краю водопада его и утягивают. Раз-два и на заготовленных лошадях ускакивают прочь с барышами, только их и видели!

– Что, и в этот раз удалось? – недоверчиво спросил Усатый, прилаживая бороду.

– В том то всё и дело, что в этот раз ничего у них не вышло! – взорвался хохотом Тушкин, обнажив ряд кроличьих, желтых от табаку зубов.

– А что же тогда? – поинтересовался Крашеный.

– Поколотили их, – продолжал смеяться Тушкин. – Догнали, да и поколотили крепко. Так это, сказать, они еще легко отделалися, потому как наш народ к обману