у них не клеится, в дому все ни к черту – забор покосился, печь чадит, крыша подтекает от дождей, огород безбожно зарос хреном и свинороем. Однако указанные пробоины в быту намного меньше заботят наших мужчин, чем, скажем, колесо, отвалившееся от телеги проезжего ломовика или лопнувшая на перекрестке, шут знает в каких далях, труба водопровода. Здесь эти молодцы тут как тут. С величайшим интересом, боясь пропустить самый мизер, наблюдают они за случившимся. Но большинству простого наблюдения недостаточно. Попервоначалу, упрятав руки в карманы и снисходительно улыбаясь уголком рта, оглядывают они место аварии и суетящихся вокруг людей. Затем наступает пора действовать: мужички вынимают из карманов руки, закуривают и окликают трудящихся от дела какой-нибудь ошеломительной фразой. Например:

– А плафон проверить?

Или:

– Штангенциркулем-то по отвесам замерял?

Потревоженные работники не находятся что ответить.

– Эх, шляпа! – тогда с досадою произносят всезнающие мужички и принимаются отчаянно жестикулировать и подсказывать. На это у них имеется огромадное количество энергии. Толку от самозванных подсказчиков никакого, кряхтящий над колесом извозчик вскоре их бранит на чем свет, запачканный грязью водопроводчик уже и впрямь сулит огреть слесарным ключом, однако, возвращаются домой мужички довольными. Дома они вновь закуривают и с победными улыбками передают своим бедным, окруженным ребятней и всеми бытовыми треволнениями, женам мельчайшие подробности случившегося, а затем, по причине нешуточной усталости, требуют ужина.

Итак, с самого обеда театральную площадь заполонили зеваки. Бродили они с наисерьезнейшими лицами, заложив руки за спину – пыхтели папиросками, присвистывали, попинывали всевозможный мусор и перекидывались друг с другом только парою слов, опасаясь пропустить что-нибудь эдакое. Над зеваками царил стоявший посредь площади громадный, изрядно облупившийся гипсовый памятник артисту прошлого века Тицу Гапсяну, который являлся уроженцем Чумщска и известен был тем, что в течение нескольких лет играл самого царя на подмостках одного из небезызвестных столичных театров, а потом, поговаривают, крепко запил и сгинул. В образе царя Тиц Гапсян и был изображен: сидя на троне, с посохом в руке, он смотрел с высоты постамента назидательно и сурово. Создавалось впечатление, что памятник – это надзиратель, а мужички, бродящие вокруг него с заложенными за спину руками –заключенные на прогулке.

– По всей видимости, «Гранит», будут ставить, – многозначительно произнес страдавший отсутствием повода для деятельности, поминутно вынимающий из кармана часы, рабочий общепита Соломяник. – Неугодная царю пьеска. Опасно-то опасно, да только они и с царем, небось, на короткой ноге, – рассуждал сам с собою Соломяник. – Мульёнщики! – он воздел к небу закопченный палец.

– Какой тебе «Гранит», когда ясно сказано, что Чехова вдарят? – возразил кухарю безработный лентяй Гагарин, промышлявший в основном тем, что по заказу граждан очищал от навозу стойла. – Сейчас окромя Чехова что-то играть – лишь курам на смех.

Разразилась короткая дискуссия на предмет названия и авторства даваемой Ободняковыми пьесы. Кто-то даже предположил, что меценаты по неизвестной причине предпочитают держать название спектакля в строжайшем секрете. А кто-то выдвинул версию, что они и вовсе куплетисты и будут развлекать народ под тальянку.

Вскоре к площади прибыл лавочник, тот самый, что осрамился с фальшивыми похоронами. У дверей театра, в тени каштанов, он разбил лавку и принялся втридорога продавать дагерротипы, изображающие ободняковскую афишу. Увидев истинное название спектакля, Соломяник и Гагарин были пристыжены и некрасиво осмеяны бродящим тут же юродивым.

Мужички вновь разошлись врозь и, пуская дым, понуро бродили вокруг памятника. Небольшими кучками стали прибывать местные женщины, прячущиеся от солнца под огромными старомодными зонтами. Прибыла компания старичков и тут же принялась сварливо торговаться с лавочником насчёт карточек. Прибывало дворянство в пышных каретах, с высоты которых ливрейные гайдуки, как и положено, посматривали на толпу с заметным высокомерием. Гул нарастал. Всё томительней становилось ожидание, всё громче – разговоры о взбудораживших город «миллионщиках». Снующий посредь толпы юродивый, дрожа конечностями, стал выкрикивать уже откровенную несвязицу, бегающие за гусями дети истошно визжали.

И вот, наконец, ближе к четырем часам пополудни труды тех, кто не сбежал от зноя в близлежащую пивную, были вознаграждены: по рядам пронеслось заветное «Едут!», и, подобно греческим богам, оставляющим Олимп для грешных земных дел, под всеобщее ликованье и аплодисменты со взгорья триумфально явились виновники торжества – Ободняковы, сбрендившие миллионщики и театральные меценаты, скрывающие свои благодеяния под скромными амплуа гастрольных артистов. Повозка их мчала стремительно, высоко подскакивая на буераках. В появлении артистов, надо сказать, была некоторая штука, незаметная простому глазу. Старомодность экипажа, даже для скромных чумщских мест, публика восприняла как столичный шик и дань делам прошлого. Повсеместное устрашающее скрипенье, гуденье и бряцанье в механизме брички расценивалось в том смысле, что господа-дарители настроены быть поближе к народу. Извозчик же с черной пиратской повязкой на глазу был рассмотрен не иначе как необходимая составляющая образа лицедеев-аристократов. Некоторые дамы даже нашептывали друг другу, что кривой извозчик – это третий актер, которого в наказание за пьянство не указывают в афишах.

Из сего правдою являлось лишь то, что извозчик у Ободняковых – алкоголик. Вы спросите, когда же, в каком таком бою Трифон успел потерять око? Ответим: вовсе никакой это не Трифон правит парадною повозкой Ободняковых. Трифон совершенно пропал, а вместе с ним – и кони с бричкой, которая была пусть не первого, однако ж не угрожающего, качества. Только Ободняковы в смешанных чувствах вернулись из следственного участка в гостиницу, намереваясь поиметь с кучером и в одном лице реквизитчиком своим суровый разговор на предмет распространяемых им лживых и в высшей степени бессовестных слухов, как оказалось, что ни его, ни лошадей нет в помине. Вместе с Трифоном пропал и Филимон. Хозяйка гостиницы – глупая толстая баба в абрикосовом чепце с рюшками долго охала и хрюкала, и в итоге за пять добрых минут разговора не сумела выговорить решительно ни одной связной мысли относительно пропажи. Ободняковы, вследствие дефицита времени, махнули рукой. Пришлось господам в спешке производить опись реквизита, который, благо, остался в неприкосновенности, и брать первого попавшегося извозчика. Извозчик назвался Евплом, он оказался крив на один глаз и к тому же был мертвецки пьяным. Но у господ не оставалось выбора: чемоданы весили по полтора пуда каждый, а путь был неблизкий.

Всю дорогу Ободняковы, вцепившись в подкладку сиденья, пребывали в повозке ни живы ни мертвы: одноглазый извозчик несся как окаянный. Он ругал лошадей благим матом и, вследствие нарушенного от увечья глазомеру, который отнюдь не улучшала принятая водка, постоянно западал на одну сторону улицы, рискуя снести чей-нибудь плетень или сверзиться в обочину. Куры полоумно кудахтали, старухи грозили вслед узловатыми кулачками, грязь обильно летела