Фицджеральд писал прямо из самого центра эры джаза, находясь в гуще ее суматохи и романтики. Он создал – наряду со множеством посредственных повестей и рассказов, написанных в безумном стремлении рассчитаться со всеми своими долгами, – несколько хороших книг и одно гениальное произведение «Великий Гэтсби». Этот роман дает читателю возможность «прикоснуться к бесконечному», как сказал его издатель Максвелл Перкинс. Это самый горький рассказ о противоречивой, проникнутой жалостью к себе и трагической душе эры джаза. Этот роман описывает трагедию американского мифа, который с таким успехом вел страну вперед, начиная с момента высадки у Плимутской скалы.

В некоторый момент развития своей карьеры Фицджеральд смог покончить со своим алкоголизмом и со своими амурными похождениями, расстался со своим богатым воображением, которое позднее Эдна Сент-Винсент Миллей сравнила с огромным бриллиантом, которым владеет старуха, и, находясь в одиночестве, приступил к написанию книги, которая стала бы достойна его великого таланта. Именно такое обещание он дал своему издателю Максвеллу Перкинсу. Точно так же, как в книге Гэтсби, он теперь искал причины того хаоса, в который превратилась его жизнь. Для Гэтсби этой причиной была его влюбленность в Дэйзи и все, что в связи с этим случилось. Плиты, из которых строилась жизнь Гэтсби (и Фицджеральда)…

…вовсе не плиты, а перекладины лестницы, ведущей в тайник над верхушками деревьев, – он может взобраться туда по этой лестнице, если будет взбираться один, и там, приникнув к сосцам самой жизни, глотнуть ее чудотворного молока… еще прислушиваясь к звучанию камертона, задевшего звезду[112].

Роман «Великий Гэтсби» является своего рода духовной автобиографией Фицджеральда. В этой книге он часто использует слово «навсегда». Максвелл Перкинс написал ему: «Ты способен передать ощущение вечности просто мимолетным взглядом в небо». Эта книга – о мифах того времени; в ней – «символическая правда глобального видения».

Трагический успех

Сын бесхитростных и неудачливых фермеров из Северной Дакоты, Джим Гэтс выражает собой, с одной стороны, американский вариант мифа о Протее. Он верит в то, что способен сделать самого себя заново, и – отрекшись от своего происхождения и от корней – выстроить новую идентичность своей собственной личности. В своем воображении он на самом деле вообще никогда и не воспринимал своих реальных отца и мать своими родителями.

Еще в детстве Гэтсби записывал на обратной стороне обложки книжки комиксов правила самосовершенствования, которым надо следовать, чтобы добиться большого успеха, – свою собственную историю Горацио Элджера. «Правда заключалась в том, – пишет Фицджеральд, – что Джей Гэтсби из Уэст-Эгга, Лонг-Айленд, вырос из его раннего идеального представления о себе… Вот он и выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца». Как написал потом его биограф Андре Ле Вот, в этой книге Фицджеральд «лучше, чем в любом своем другом автобиографическом произведении, отображает сердцевину тех проблем, с которыми ему самому и его поколению пришлось столкнуться… В образе Гэтсби, преследуемого ощущением Греха и Падения, Фицджеральд отразил и воспринял как свои собственные всю слабость и порочность человеческой натуры»[113].

Как и Люк Ларкин в мифе Горацио Элджера, Гэтсби для начала получил дружескую поддержку богатого владельца яхты мистера Дэна Коуди, после того как подплыл, чтобы предупредить Коуди о невидимых подводных скалах, на которые поставленная на якорь яхта может напороться[114]. Коуди принимает его на службу, снабжает синей морской униформой – первой из целой серии униформ, которые ему довелось носить: армейскую форму, в которой он ухаживает за Дэйзи, белый костюм, в котором он позже предается развлечениям в своем особняке («Вы всегда выглядите так круто», – позднее замечает Дэйзи).

В Луисвилле, на армейской службе, Гэтсби влюбляется в наследницу большого состояния Дэйзи. В своей любви они доходят до близости под весенней цветущей сиренью и дают обещание ждать друг друга, пока не кончится война. Но он не предвидит того, что следует из ее конформистской природы, из отсутствия у нее твердого характера, ее приверженности жизни в стиле «танцующих ножек и ловли удачи за всем, чем только возможно». Когда он, будучи в Европе, узнает, что она вышла замуж за Тома Бьюкенена, состоятельного чикагского человека «из общества», Гэтсби клянется, что завоюет ее снова. Посвятив всего себя без остатка этой мечте, он меняет свое имя, свою манеру одеваться, посещает в течение пяти месяцев занятия в Оксфорде, в результате чего приобретает новый акцент, и возвращается в Америку, чтобы там стать богатым, чтобы купить новый особняк с «голубой лужайкой» на берегу пролива Лонг-Айленд. Все это подчинено одной цели – снова завоевать Дэйзи, которая вместе с Томом проводит лето напротив, на другом берегу.

В типично американском духе он абсолютно уверен, что ему удастся превратить мечту в реальность. Ник, от лица которого ведется повествование и который снял на лето самый обычный домик по соседству с Гэтсби, имеет свои собственные взгляды на жизнь – в духе конформизма, морализаторства, пуританства, берущего начало на Среднем Западе, откуда родом Ник, отучившийся, правда, в Йеле. И эти взгляды полностью противоположны тому, в чем убежден Гэтсби. Но Ник, говоря о Гэтсби, вынужден признать, что «в этом человеке было поистине нечто великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни». У Гэтсби «был редкостный дар надежды, романтический запал, какого я ни в ком больше не встречал и, наверное, не встречу».

Гэтсби безоговорочно верит в «сильнодействующий» американский миф о «зеленом свете» – этот символ очень часто встречается в романе. Зеленый огонек горит на причале у дома Дэйзи, как будто завлекая Гэтсби. Ник впервые увидел своего соседа однажды вечером, когда Гэтсби стоял посереди своей лужайки и смотрел на этот зеленый огонек, мерцавший на другом берегу, тоскующе воздевая руки. «Я клянусь, что видел, как он весь дрожит», – говорит Ник.

Вечный зеленый свет – это американский миф, раскрывающий суть американского характера, так как он указывает на новые потенциальные возможности, на новые передовые рубежи, на новую жизнь, которая ожидает человека буквально за углом. Нет никакой судьбы, а если она даже и существует, то мы ее сами творим. У нас все впереди, мы выбираем ту жизнь, которую хотим. Зеленый свет манит нас вперед и вверх обещанием всего большего и лучшего, которое находится во все более высоких небоскребах, которые, кажется, возносятся в бесконечность, и этому нет конца. Зеленый свет превращается в нашу самую большую иллюзию, за которой можно скрыть наши трудности, которая позволяет нам совершать чудовищные поступки, не ощущая при этом никакой вины, которая скрывает наши демонические черты и наши проблемы, которая раздает щедрые обещания, походя разрушая наши ценности. Зеленый свет – это миф о земле обетованной, созданный Горацио Элджером.