сформировал семь казачьих полков, четыре горских и бригаду пластунов, и тут уже у меня получился фронт на 220 верст, который держал два с половиной месяца, т.е. до соединения с Добровольческой армией.

– Патроны сами набивали, действовали все больше шашками. Большевики, по правде говоря, бояться меня стали, а бабы так прямо чудеса стали рассказывать обо мне. «Расстегнул это, – говорят, – Шкуро черкеску, а пули из-под нее так и посыпались. Не берет его пуля, потому он слово такое знает».

– Понятно, я не стал разуверять их. Да-с, повоевали. Всю Кубань, можно сказать, на брюхе исползали.

«Все это Андрей Григорьевич рассказывает спокойно и просто, без всякой рисовки. К нашему столу подходит какой-то молодой офицер. – «Ваше превосходительство, примите меня к себе в дивизию!» – «А в бога веруете?» – «Верую». – «И в церковь ходите?» – «Хожу». – «Дуйте, в какой хотите полк и сотню, там запишут, а потом я оформлю».

Из этого очерка достаточно полно обрисовываются все характерные черты героя недавнего времени.

Не во имя какой-нибудь определенной идеи, по собственным же его словам, начал Шкуро гражданскую войну на Северном Кавказе, а отчасти из инстинкта самосохранения, отчасти из врожденной склонности к авантюрам.

«Единая, великая Россия» – лишь позднейший привесок к черному бандитскому знамени, на котором первоначально изображалась только волчья пасть с высунутым языком и оскаленными зубами – символ звериной алчности крови. «Рви, где что можно» – был первый, подлинный девиз этой волчьей организации.

Мне очень хотелось познакомиться с этим партизаном, майн-ридовским типом, как уверял Туземцев в «Донской Волне». Я знал семью этого героя; знал о нем кое-что и из судебных дел, особенно цз проделок в Персии.

Русские войска хозяйничали в этой стране и до мировой войны, под начальством ген. Воропанова и Чернозубова, из которых первого «Новое Время» восторженно называло «Русским Альбой». Северные персидские провинции, Азербайджан, Маку и др. подверглись потоку и разграблению со стороны христолюбивого воинства, введенного сюда для охраны русских интересов в виду внутренних смут. Сказочная страна Востока стонала от русской оккупации, а тут еще, с началом мировой войны, нахлынули турки. Персия превратилась в театр военных действий. Это похмелье в чужом пиру дорого обошлось ей.

В Персии, вдали от культурных центров, вдали от надзора высшего начальства и прессы, русские генералы, действительно, безобразничали ничуть не менее, как некогда Альба в Нидерландах. Персам искать управы было негде и не у кого. Их грабили все кому не лень. Особенно охотились за знаменитыми персидскими коврами.

Сюда-то и попал в 1917 году Шкуро, или, по-тогдашнему, еще Шкура. Здесь ему, действительно, открылось широкое поле деятельности.

Шум брани затих. Выдохшиеся турки не тревожили разложившиеся русские войска. Офицерство, словно чуя близкий конец вольготному житью, пело свою лебединую песнь. Картежная игра сменила бранные потехи. Казенные деньги прожигались так же легко, как собственные.

Военные следователи едва успевали писать приемные постановления по делам о растратах. В одном из них фигурировало имя Шкуро.

При таком безобразии денег, присылаемых в отряд из Тифлиса, не хватало. Ген. H. Н. Баратов выпустил даже свои особые боны. Персы брали их под угрозой оружием, расценивая рубль в пятачок серебра. После ревизии хозяйства персидского отряда главнокомандующий Кавказского фронта возбудил судебное дело о безумных хозяйственных аферах должностных лиц.

Шкуро, разумеется, стоял не на последнем месте.

Ввиду грандиозности дела сформировали целую судебную следственную комиссию под председательством военного судьи полк. Гладкова. Я был назначен членом-делопроизводителем. Из-за разрухи комиссия не могла даже приступить к работе.

Настала уже другая эра. Имя Шкуро выплыло в новой роли спасателя отечества, сподвижника ген. Деникина.

Теперь уже по другой причине интересовала меня эта восходящая звезда первой величины. Познакомиться с ней представился случай, когда герой привел свою дивизию на помощь Дону.

Числа 7 или 8 февраля на шумных улицах Ростова чувствовался какой-то прилив оживления. Больше суеты, громче разговоры. Среди разношерстной толпы на Садовой то и дело мелькали длинноусые кубанцы и жгучие брюнеты горцы.

Папахи, кинжалы, кривые шашки… Точно Кавказ перекочевал на Дон.

Неистовый крик газетчиков разъяснил в чем дело.

– Приезд генерала Шкуро! Приезд генерала Шкуро! – вопили они, на бегу распродавая свой товар.

В Ростов прибыли знаменитые «волки».

Когда осенью 1918 года партизанский отряд Шкуро разросся до крупных размеров, он выделил из него нечто вроде своей гвардии – «волчью сотню», назначив в нее своих бывших сподвижников и тех, кто грабил с ним терские станицы летом 1918 года.

Это была довольно дружная шайка, спаянная общей судьбой, общей казной, общими преступлениями.

Непосредственный командир сотни (впоследствии – дивизиона) есаул Георгий Иванович Колков так описывал нравы и порядки своей части в беседе с корреспондентом «Вольной Кубани»:

«В сотне царит всегда братство, дружба и железная дисциплина. Для «волков» не существует невозможного: раз приказано, значит, должно быть сделано. А вне службы – мы все братья и друзья без различия положения и занимаемой должности. При нужде мы делимся всем до последней рубашки включительно. Не могу умолчать о том, что в сотне имеется свой денежный фонд, составленный из добровольных приношений казаков и который с общего согласия назначен специально для выдачи пособий семьям убитых казаков»[54].

«Благодарное» население тоже делало свои вольные или невольные приношения в общую «волчью» казну. Так, тотчас же по прибытии кубанцев на Дон, в Александровско-Грушевский район, углепромышленники пожертвовали 100 000 рублей на «нужды отряда ген. Шкуро»[55]. Капиталисты – церберам капитала.

Не знаю, бросали ли здешние, ростовские тузы какую-либо подачку жадным «волкам». Но самого генерала чествовали с помпой.

Через день или два после прибытия его пригласили в донскую запасную бригаду.

Устроили парад. Для встречи «героя» полки выстроились вдоль Таганрогского проспекта, перед офицерским собранием, с музыкой и знаменами.

Я, с группой приглашенных на обед, наблюдал церемонию с балкона собрания.

Вдали, со стороны Садовой, показалась кавалькада. Это была «волчья сотня». Впереди ее развевалось черное знамя. За знаменосцем гарцовал на горячем скакуне молодой казачий офицер, в шинели с красным генеральским отворотом и с красным же кавказским башлыком, с ухарски надетой набекрень папахой, – сам препрославленный генерал Шкуро.

Командир бригады, довольно почтенный генерал Попов, рапортовал ему пеший, затем почтительно сопровождал высокого гостя, когда последний объезжал фронт бригады и говорил речь.

К моему удивлению, на парад прибыла, в автомобиле мужа, супруга генерала, Татьяна Сергеевна Шкуро. Долгое время все считали ее погибшей в Кисловодске. В действительности она ухитрилась скрыться из этого города в какой-то горский аул и жила там, пока ее муж не выбил Красные войска с Терека.

Обед в собрании предполагался походный, с большой выпивкой, но без дам. Поэтому после парада генеральша пригласила меня отобедать с нею в гостинице «Астория», где они с супругом остановились.

Два черкеса, с шашками наголо, стояли в коридоре, у дверей генеральского номера,