— Единственное, что меня радует, так это то, что мы не при дворе. Пропущенные встречи Совета можно считать справедливой платой за отсутствие накаленной обстановки, которую создает вся эта история.

Он потянулся через стол, взял тетю за руку и сжал ее, лицо его стало умиротворенным. В глубине, подальше от тепла камина, сидели Элфи и Лизбет и тихонько болтали. Я отвел взгляд. Жизнь без девушки еще не стала для меня привычной.

Через время тетя высвободила руку и потянулась за чашкой чая.

— Отэмн Роуз выглядит взрослой и хорошо воспитанной.

Я понимал, что тетя хочет развеять мрачную атмосферу, что повисла в воздухе, но одновременно моей семье не терпелось поговорить о герцогине — хотя то, что следовало бы, мы обсудить не могли. Только не в присутствии Лизбет. В таком де­ликатном деле слишком рискованно было пользоваться даже телепатией.

Дядя отхлебнул бренди и посмотрел на меня поверх покрытого разноцветными крапинками стакана. Его глаза светились.

— И такой же красивой, как мы ожидали.

— И такой же богатой, — выглянул Элфи из-за стола.

Лизбет игриво ударила его по руке.

— Буду знать, что привлекает тебя в женщинах.

Было слишком темно, чтобы рассмотреть выражение лица Элфи, но он стащил ее с места, усадил к себе на колени, обнял и принялся нашептывать на ухо всякие нежности. Даже если бы я не знал своего двоюродного брата так хорошо, и то мог бы сказать, что он влюблен до безумия, — и надеялся, что девушка отвечает ему взаимностью.

Дядя демонстративно смотрел на меня, слегка улыбаясь. Я делал вид, что не замечаю этого. Наконец мне на помощь пришла Лизбет.

— Я слышала, что даже ребенком она была очень похожа на свою бабушку.

Дядя вытянул шею, чтобы посмотреть в ее сторону, вернулся назад и поставил стакан.

— О да, я был шокирован, когда она вошла. Вылитая копия покойной герцогини.

— Бедняжка, за ужином она почти ни к чему не притронулась, — вздохнула тетя. — Я не думаю, что ее мать веганка, наверное, дома она не очень хорошо питается. А в школе она много ест? — спросила она, обращаясь ко мне.

— Не думаю.

Поразмыслив, я не смог вспомнить ни одного раза, когда бы видел ее за едой: казалось, она только пила кофе.

— Возможно, тебе следует быть более внимательным к ней, — осторожно сказала тетя, но так тихо, чтобы Элфи и, главное, Лизбет, ничего не услышали. — После всего, что ты нам рассказал… — Она умолкла, но продолжать и не было необхо­димости.

Я кивнул, но внутренне все же был уверен, что Отэмн справлялась лучше, чем я мог надеяться. Она поддерживала разговор и даже смеялась, что было неимоверным улучшением по сравнению с предыдущими неделями. Но мне очень хотелось, чтобы она подпустила меня ближе хотя бы немного, в идеале — к своим мыслям. Было неимоверно грубым биться о барьеры чу­жого сознания, но даже с этой мыслью я не мог остановить свое сознание от подъема вверх, в поисках нее. Как всегда, найти ее не составило труда — казалось, она оставляла за собой след своей ноши, куда бы ни шла. Меня встретила бетонная стена.

— Фэллон… Фэллон? Вот уж поистине дети Ллириада склонны впадать в ступор.

Я оторвал взгляд от огня, на который смотрел не отрываясь, и увидел широко улыбающегося дядю.

— И куда это ты сейчас унесся мыслями?

Я сделал вид, будто не понимаю, о чем он говорит. Дядя с удивлением и недоверием промурлыкал что-то, и я уверен, что он отпустил бы еще один комментарий, если бы тетя не смотрела на него так пристально.

— Пойду-ка я позанимаюсь, — объявил я, вставая.

У камина стало слишком жарко, но отсаживаться подальше, в полутень, где витал дух амуров и приторного флирта, мне не хотелось. Глаза тети потемнели, но она все же пожелала мне спокойной ночи, как и трое остальных. Но я высыпался все три предыдущие ночи и сегодня не собирался заниматься этим.

Поднимаясь в левое крыло, я невольно отметил про себя, как быстро шел и как живо отзывалось на мои шаги эхо в зале, когда я вприпрыжку бежал по ступенькам. Я действительно планировал позаниматься, просто не собирался делать этого в одиночку.

Перемещение в противоположную от своей спальни сторону я оправдывал тем, что больше всего проблем у меня с английской литературой… мне нужна помощь.

Слуги решили не зажигать лампы, что висели на стенах, — луна из единственного окна достаточно ярко освещала коридор. Чем ближе я подходил к двери комнаты Отэмн, тем тише становились мои шаги. Меня снова не покидало ощущение, что я вторгаюсь на ее территорию, и если бы я остановился, меня бы поймали.

Дойдя до двери, я почти сразу постучал. И даже когда моя рука коснулась дерева, стал раскачиваться на каблуках, чтобы не прекращать движения. Когда ответа не последовало, я постучал еще раз и тихо позвал ее по имени. Я стучал еще несколько раз, но ответом мне оставалась тишина, которую я воспринял как приглашение войти.

Внутри было пусто. Ни люстра, ни лампы не были зажжены, и снова единственным источником света оставалась луна. Шторы еще не были задернуты, а ее сумка стояла на диване, где я ее и оставил. Но она была раскрыта, и несколько вещей свисали через край. Я автоматически подошел, чтобы поправить их, не дать упасть на пол. И также механически отдернул руку, когда понял, что это ее трусики.

Я отогнал мысли, которые не позволял себе на ее счет, хотя и сомневался, что у меня получится долго с ними бороться. Обходя диван, я подумал о том, как она может не догадываться о своей потенциальной власти над мужчинами.

Может, все дело в возрасте? Ей ведь всего пятнадцать, — напомнил я себе.

Но еще одно, более необычное объяснение нависло над той частью моего сознания, которую я не хотел анализировать.

Может, дело в депрессии?

Признать это означало признать и тот факт, что она может не принять и даже не узнать чувств, которые не связаны с монстром, который питается ее горем.

А такое признание означало, что мне придется быть абсолютно бескорыстным.

Дверь в спальню была закрыта, из чего я предположил, что она спит. Стараясь ступать как можно тише, я подошел к письменному столу, на котором среди других книг лежала ее антология поэзии. Там же была и книга о мужском шовинизме, которую дал ей Силайа, и еще один учебник по американской поэзии. Между закрытых страниц торчал карандаш, и мне стало любопытно. Из-за переплета, который оказался весь в заломах, книга в моих руках закрывалась достаточно медленно, чтобы я успел увидеть, что возле каждого стиха вплоть до заложенной карандашом страницы были оставлены пометки. Книга, однако, закрылась не полностью, а осталась развернутой на одной из первых страниц с дарственной надписью от руки:

Моей дорогой внучке в день четырнадцатилетия

Страница была сильно затертая, и кое-где на очень тонкой бумаге виднелись темные пятна.