Ощущение, что за мной ходят, осталось на целый день. Может, я слишком много пью? Хорошо, если так. Одна только мысль о том, что люди шейха вычислили меня, приводит в ужас. Я — охотник! Он — мишень! И я не приму иного расклада. Если меня раскрыли, я пойду ва-банк. Значение будет иметь только результат. Насколько вероятно, что меня раскрыли? Может, они заметили, что я наблюдаю за ними из окна? Нет, я был крайне осторожен. Или… Или я проявил небрежность, когда был пьян?

Такая вероятность пугает меня, но я должен принять ее в расчет. Сколько раз я не помнил наутро, что было накануне вечером? Мог я так надраться, что дал выход ненависти и выдал себя? Воображение рисует ужасные сцены: я открываю окно и выкрикиваю грязные ругательства, исходя гадливым презрением. Было это наяву или я все придумал? Не знаю. Сцена так правдоподобна, что становится реальной, как те кошмары, в которых я вижу, как Жерома разрывает в клочья и он зовет меня.

Я так растерян, что с трудом отличаю реальный мир от воображаемого. Боль и ненависть плетут липкую паутину между двумя состояниями, то и дело устраивая короткое замыкание в мозгу и грозясь разрушить тонкие перегородки, отделяющие правду от вымысла. В такие вечера мой мозг превращается в массу нейронов, сочащуюся липкой жижей, в которой тонут противоречия.

Попытка осознать положение дел принесла ощутимую пользу: страх, что я невольно выдал свои планы, придает сил и заряжает энергией.

Жану показалось, что он куда-то уплывает, словно внутрь его проник благодатный ветерок и ласкает душу. Так вот она какая, смерть…

Мгновение спустя легкие обожгло огнем, и Жан зашелся жестоким кашлем. Он перевернулся, открыл глаза, рот, дыхание восстановилось, и кашель утих.

Трое похитителей с волнением наблюдали, как пленник приходит в себя. На их лицах читалось явное облегчение.

Он почувствовал, что его развязали и несут. Звуки доносились откуда-то издалека. Вскоре они остановились и положили его на землю.

Мышцы пленника расслабились, и он погрузился в долгожданное забытье, то ли потерял сознание, то ли заснул.

* * *

— Мы получили сотни звонков! Нет, тысячи!

Вошедшая в кабинет Клара прервала планерку.

— Какого рода? — спросил Шарль.

— Сумасшедших хватает. Бездомного видела вся Франция.

— Нормально, — буркнул Шарль. — Кто, как не бродяга, похож на другого бродягу?

— Черт! Я надеялся, что найдется свидетель и мы сможем опознать его до начала следующего выпуска! — взорвался Эрик. — Вчера наш рейтинг составил тридцать процентов. Мы почти «сделали» «Франс-2». Если не дадим новой информации, рискуем все потерять!

— Мне не нравится такая постановка вопроса, — возразил Шарль. — Соревнование роли не играет. Мы преуспеем, если чисто сделаем свою работу. Мы информационщики, а не актеры.

— Вот именно, — проворчал Сюма. — Мы должны держать руку на пульсе. Быть первыми.

— Будем. В любом случае, если похитители продолжат держать связь только с тобой, мы можем надеяться на сенсацию. У тебя, кстати, есть предположения, почему они выбрали именно тебя?

— Понятия не имею. И это меня интригует.

— Думаю, они сделали ставку на аутсайдера, — предположила Изабель. — Считали, что мы быстрее отреагируем.

— Тогда они отослали бы дискету и послание на канал, а не персонально Эрику.

— Эрик — лицо информации на канале. Личного интереса у него нет. Да и прошлое против него, — высказалась главный редактор.

— То есть? — агрессивным тоном спросил Сюма, задетый ее замечанием.

— Не сердись, но несколько лет назад ты освещал дело о захвате заложников и открыто высказывался против исламистов.

— Ты ничего не поняла! Я излагал информацию объективно. Зачем ворошить старые дела?

— Не заводись, Эрик! — возмутилась Изабель. — Ты прекрасно знаешь, что я права! Это стоило тебе работы!

— Я не завожусь, но, если кое-кто и представил дело в подобном свете, это не значит, что все так и было. Я сам решил уйти. Не выдержал напряжения и…

— Прекратите заниматься ерундой! — рявкнул Шарль, стукнув кулаком по столу. — Не важно, как и почему. Все это дела давно минувших дней. Сейчас значение имеет только бездомный.

Эрик и Изабель стиснули зубы и переглянулись, с трудом сдерживая бешенство. Зазвонил мобильный главного редактора, и она отошла, чтобы ответить.

Шарль подмигнул Сюма, давая понять, что он на его стороне. Эрик налил себе кофе и подошел к окну с видом на Сену. Его гнев не утихал. Он знал, что Изабель права, вот и злился. Почему исламисты выбрали его, ведь в прошлом он так резко выступал против них?

Изабель закончила разговор и вернулась к коллегам.

— Это был пресс-секретарь министра внутренних дел, — с радостной улыбкой сообщила она.

— Высказал недовольство? — поинтересовался Шарль.

— Вовсе нет! Он был скорее… понимающим и примирительным.

— И?

— И следующий выпуск наделает шума, поскольку министр внутренних дел намерен нанести нам визит. Он даст эксклюзивное интервью!

* * *

Жан лежал на кровати и рассматривал свою новую камеру. Его левая рука была прикована наручником к батарее. На голых каменных стенах тут и там проступила плесень. Он оглядел свою одежду: грязь успела высохнуть — значит, с момента его падения в воду прошло уже несколько часов. Все тело было в синяках и кровоподтеках.

Он почувствовал усталость. Бой с похитителями оказался неравным.

Но сражение с собой и абстинентным синдромом было еще более жестоким. Самые тяжелые первые дни прошли, и рассудок начал брать верх над невыносимыми болями во всем теле. Но оказаться один на один с душевными терзаниями оказалось куда тяжелее. Чего он хочет? Умереть или жить? Плен и насильственное вытрезвление принуждали его привести мысли в порядок. Осознать, почему в последние дни он реагировал так, а не иначе. Потом, сохраняя ясность сознания, медленно и тщательно перебрать в уме события прошедших лет. Никакого любования своими несчастьями, никакой жалости к себе — только рассудительность. Но где почерпнуть необходимую ясность мыслей? События происходят слишком быстро. Понимание собственной истории по-прежнему ускользает от него.

Сейчас в его жизни есть эти люди, умственная пытка, борьба с абстиненцией, страхом и смертью. Но ему необходимо переключиться, начать снова думать о своей жизни. Не позволить этим варварам взять над ним верх.

Он должен сражаться.

Не для того чтобы жить, или не только для того, а затем, чтобы взять верх над врагами.

Бежать? Возможно.

Последний бой.

Потом он примет решение.